«Здѣсь тебѣ жить!» сказало мнѣ сердце. Старикъ священникъ былъ сѣдой, почтенный, веселый, ласковый. Въ городѣ его уважали. Цѣну онъ взялъ небольшую за комнату и пищу мою. И такимъ образомъ все вдругъ хорошо устроилось. И отъ училища недалеко, и недорого, и тихо, и удобно, и нравственно. Отецъ радовался, и я былъ радъ и про себя еще прибавлялъ: «и отъ русскаго консульства очень близко».
По возвращеніи домой отъ отца Арсенія отецъ мой тотчасъ же сталъ сбираться въ путь. Ему хотѣлось уѣхать, не начиная дѣла съ Шерифъ-беемъ. Доставъ себѣ на всѣ непредвидѣнные расходы 200 лиръ отъ Исаакидеса, онъ разсчитывалъ такъ: «надо уѣхать внезапно и оставить Исаакидесу записку съ извиненіями и обѣщаніемъ скоро вернуться, въ Тульчѣ кончить поскорѣе всѣ дѣла, возвратиться въ Янину и тогда уже, вникнувъ хорошенько въ сущность тяжбы Шерифъ-бея, рѣшиться либо начать ее, если въ ней нѣтъ мошенничества со стороны Исаакидеса, а если есть, то сказать ему, что раздумалъ, и возвратить ему тогда безъ труда эти 200 лиръ, которыя теперь намъ такъ дороги и необходимы». Обмануть Исаакидеса, такъ сказать, внутренно, оставаясь по внѣшности правымъ, и возвратить ему позднѣе его деньги, казалось отцу менѣе низкимъ, чѣмъ грабить въ судѣ заодно съ этимъ безсовѣстнымъ интриганомъ хорошаго человѣка. Но надежда перехитрить аѳинскаго патріота не осуществилась. Человѣкъ этотъ былъ вовсе не уменъ; но онъ былъ тѣмъ, что́ мы зовемъ «кутопо́ниросъ» — глупо-хитрый человѣкъ. Когда дѣло касалось его денежныхъ выгодъ или политическихъ интригъ, онъ былъ неутомимъ, бдителенъ и ни на минуту не терялъ изъ вида своей главной цѣли. Онъ какъ-то сумѣлъ узнать о сборахъ отца на Дунай; прибѣжалъ взволнованный къ дому Коэвино и, не смѣя взойти внутрь, просилъ, чтобъ отецъ вышелъ на улицу.
Отецъ, въ оправданіе свое, показалъ ему письмо дяди; но Исаакидесъ сейчасъ же вспомнилъ, когда пришла послѣдняя почта, и сказалъ отцу:
— Письмо это вами уже нѣсколько дней тому назадъ получено, а вы мнѣ ничего не сказали. Оно было получено, сознайтесь, прежде, чѣмъ вы просили меня итти къ Бакѣеву по дѣлу вашего драгоманства?
— Это правда, — сказалъ отецъ, — но я не считалъ себя обязаннымъ говорить вамъ о пожарѣ. Это дѣло касалось только меня одного.
Исаакидесъ потребовалъ, чтобъ отецъ тотчасъ же шелъ къ нему на домъ писать прошеніе въ русское консульство о начатіи дѣла противъ Шерифъ-бея подъ русскимъ покровительствомъ; отецъ, колеблясь, вздыхая и сокрушаясь, уступилъ. Исаакидесъ нашелъ въ тотъ же день для веденія дѣла безъ отца ловкаго повѣреннаго, съ которымъ согласился въ цѣнѣ за хлопоты; написалъ самъ прошеніе и отвелъ отца въ консульство. Бакѣева не было дома, и они объяснили, о чемъ идетъ рѣчь, Бостанджи-Оглу. Отецъ сознавался мнѣ послѣ не разъ, что онъ очень страдалъ въ этотъ день. Онъ часто говаривалъ потомъ, что считаетъ этотъ поступокъ свой хотя и вынужденнымъ обстоятельствами, но все-таки очень дурнымъ, очень грѣшнымъ, худшимъ изъ всѣхъ своихъ поступковъ въ жизни.
