И весь день, счастливый, в полусне я ожидал продолжения.
Все случилось в чаще… Мы разделись, и я… услышал ее сдавленный крик… После молча лежала голая на мокрой от росы траве.
Я начал говорить о любви…
Она вдруг зло прервала и сказала холодно:
– Не надо глупостей. И пожалуйста, не вообрази серьезное. Я не люблю тебя, как, впрочем, не полюблю ни одного мужчину. Как в монастырях посвящают себя Богу эти курицы (любимое слово гувернера!), я посвятила себя Революции… Прости, я просто использовала тебя, точнее, твое красивое холеное тело… Чтобы не было противно избавляться от этого буржуазного предрассудка. Я о девственности. Теперь она не будет мешать удовлетворять простейшие физиологические желания, они не будут меня жечь – отвлекать от нашего великого дела… Прощай.
Я уверен, что это была неправда – этот выспренний монолог. Пока я жил в деревне, Сонечка по-прежнему приходила каждую ночь. Это были безумные ночи… Но когда я начинал говорить о любви, она закрывала мне рот двумя пальцами.
И теперь, когда ее кости давно истлели в безвестной могиле, я не знаю, кем я был для нее.
В сентябре она уехала, и я получил от нее письмо с одним словом: «Забудь!»
Исчез и Нечаев. Жизнь в осенней деревне мне надоела. Все соседские богатые помещики с очаровательными дочками двинулись в Петербург. Но тетка умоляла не приезжать. Она писала: «Я готова валяться у тебя в ногах. Только сиди в деревне…»
Я думаю, она с кем-то поговорила. С кем-то из сильных мира сего. Ей объяснили, что мне пока лучше быть вне Петербурга.
Она написала: «Нужно, мой друг, чтоб о тебе забыли, но для этого потребуется время».
Кончилось тем, что я вновь уехал за границу…
Я жил в Париже весьма весело.
Во время посещения великосветского борделя, смешно похожего на дворец, я впервые увидел того, с кем вскоре мне придется свидеться при весьма необычных обстоятельствах, – племянника царя Николу, или Великого князя Николая Константиновича, сына брата царя Константина Николаевича.
Второй раз я увидел его в курильне, где попробовал гашиш…
Верный теткин слуга отписал ей мои визиты, и я получил строгое письмо. Она требовала, чтоб я немедленно оставил парижскую клоаку и отправился в добродетельную Германию.
Так я очутился в скучнейшем провинциальнейшем Дрездене…
Здесь в первый же день я встретил родственников – Достоевских.
Увидел обоих на вокзале. Я как раз сходил с поезда. Из вагона впереди меня вышел Федор Михайлович, какой-то потерянный, растерзанный… Было свежо, но он шел без пальто…
