Держать такую душу наверху долго не станут, опасно это, погибнет, превратившись в лужу заряженных частиц, поэтому сразу отправляют обратно, вот и появляются на Земле мужчины, которые помнят себя женщинами, и ведут себя соответственно, и женщины, которые осознают себя как мужчины. Плохо это. Но в наш просвещенный век, когда никто не занимается развитием души, а вся сложившаяся цивилизация выстроена на ее убиении, это становится нормой.
Первым моим человеческим воплощением после смерти кабана, стал какой-то крестьянин из Азии. Помню небольшой домик с каркасом из стволов бамбука, с тонкими стенами из сплетенных циновок, в качестве материала для которых использовалась трава и лианы. В этом домике места хватало только на кровать, больше ничего не вмещалось, да и по-другому быть не могло — дом стоял на земле, а земля это то, что кормит: чем меньше земли, тем меньше еды, и неважно, чем она занята.
Жизнь была трудной. Помню, как ковырялся мотыгой на каменистом поле, как ждал и молил дождь, чтобы он прошел над моим полем, как любил жену терпеливо, без эмоций, словно обрабатывал свое поле. Моя женщина была молчаливой, некрасивой, незаметной тенью, которая возилась с небольшим очагом возле дома, готовя еду. По-настоящему очагом это было назвать сложно — ямка в земле, да пара плоских камней, на которых она толкла зерно, превращая в муку грубого помола. Около сорока лет я умер от какой-то болезни, не оставив потомства. С женой явно не повезло, но чтобы купить женщину лучше, не хватило денег. Впрочем, прожил свою жизнь так же, как и родители, которых помнил уже глубокими стариками, хоть сейчас понимаю, что им перед смертью было не больше сорока лет.
Следующая жизнь была очень короткой. Я воплотился в теле новорожденной девочки. Я видел ее глазами небольшой сарай, сбитый из досок, сквозь стены и двери которого виднелся грязный вонючий город. Почему-то из родителей имелась только мать, да еще приходила какая-то пожилая женщина, которая ей помогала. Она приносила уголь и еду, какие-то тряпки для меня, которые использовались в качестве пеленок, и молоко, по вкусу козье — его пила мать, иногда давала мне. Было холодно, сарай обогревался небольшой жаровней, она стояла под кроватью, на которой мы спали, больше в доме ничего не было, если не считать полок по всем стенам и огромного сундука у дверей. Размером сарай был невелик, чуть больше того дома, в котором я жил прошлую жизнь. Всегда было сыро, но тепло. По моим внутренним ощущениям место рождения находилось в Англии.
