— Вонифатий Семенович, — прервал рассказ Лыков, — а какого течения убитый придерживался в польском во просе?
— Что именно вы имеете в виду?
— Я в Варшаве всего второй день. Но уже понял, что весь служивый люд здесь делится на три направления. Первые считают, что мы перед поляками кругом виноваты и нужно сильно смягчать политику. Таков, например, обер-полицмейстер Толстой. Вторые до сих пор живут памятью шестьдесят третьего года. Преимущественно это военные. Они требуют только усиления строгостей. Третьи, самые малочисленные, — за взвешенный подход. Радикалов давить, но с умеренной частью общества договариваться. Такой точки зрения, к слову, придерживается Егор Саввич.
При этих словах Черенков впервые внимательно взглянул на лыковского помощника и сказал:
— Похвально. Русской политике в Польше не хватает именно взвешенности. Что же касается вашего вопроса, то ротмистр Емельянов был сторонником силовых мер. И не только в борьбе с уголовными. Обывателям от него тоже часто доставалось.
— И как же он уживался с начальством?
— Плохо, — ответил за следователя Егор. — Обер-полицмейстер не переносил пристава. Дважды в приказе делал выговоры, обходил наградами, но выжить из полиции так и не сумел.
— Не знаешь, почему?
— А это не секрет. Ротмистр раньше служил в лейб-гвардии Уланском полку. Для Гурко это высшая аттестация.
— Понятно. Кавалерия своих в обиду не дает. Но скажи мне честно: чего было больше от такого рвения Емельянова — пользы или вреда? С одной стороны, смелый, уголовные его боятся. С другой — притесняет обывателей. Ведь все мы знаем, что есть жизнь, а есть наши законы. Если их механически исполнять, то существование людей легко сделать невыносимым. И не придерешься: все по букве.
Иванов покосился на судебного следователя и ответил:
— Больше было вреда. Про механическое исполнение вы в самую точку. Ротмистр изводил, буквально озлоблял население излишними придирками. Например, за любую попытку разговаривать в участке на польском языке немедленно и безжалостно составлял протокол.
— Но ведь он обязан был так делать, — мягко возразил Черенков. — По букве закона…
— А душа на что человеку? Многие поляки плохо знают русский, им и невозможно объясниться с полицией. Особенно тем, кто приехал из провинции. Например, студенты, реалисты, гимназисты. После протокола Емельянова их немед ленно отчисляли! И многим он так поломал жизнь.
— А вы способны отличить: человек не может говорить по-русски или не хочет? — продолжил спор следователь.
