Тем временем Лиди старалась быть как можно любезнее с господином Длоугим и как можно лучше говорить по-чешски, ибо он уверял ее, что чешский язык когда-нибудь войдет в моду. Господин Длоугий говорил о гибкости чешского языка, приводя в доказательство тот факт, что теперь родители заставляют своих детей сначала учиться по-чешски.
Госпоже советнице не понравилось, что этот сын гутсбезитцера больше разговаривает с Лиди, чем с Камиллой: он лучшая партия, чем доктор, у которого нет ничего за душой,— поэтому она прервала их беседу вопросом, когда же начнутся эти танцабенды[8] и как там все будет?
— Герр фон Ослов, вы ведь в комитете, не правда ли? — осведомилась бургомистерша.
— Да, сударыня, я и господин Длоугий, мой друг.
— Ну, так расскажите же нам, как там будет и кто приглашен,— полюбопытствовала госпожа Клепанда.
— Как вы изволите знать, над здешней ратушей вот уже сто лет строится башня, и до сих пор нет средств, чтоб ее достроить. И вот несколько молодых людей — здешние и из провинции,— движимые одним лишь патриотическим чувством, сговорились, с разрешения нашего славного магистрата, устроить с этой целью три увеселительных вечера. Вечера состоятся на полигоне; будет играть военный оркестр, входная плата — двадцать крейцеров серебром.
— Но угощение будет бесплатное? — поинтересовалась аптекарша.
— Нет, что вы, сударыня, каждый заплатит за то, что скушает, но музыкантам платить не надо, и для дам вход бесплатный. Завтра начнем рассылать приглашения, каждый из нас взял на себя часть города. Список у меня здесь! — закончил господин Длоугий.
— А все же кто там будет? Ведь общество будет избранное? —настаивает бургомистерша.
— Я лично, сударыня, не так еще знаком со здешним обществом,— но вопрос этот у нас обсуждался, и потому я надеюсь, что будет приглашен цвет города,— вежливо поклонился господин Длоугий.
— А что, и Скалицкую пригласят? — продолжает допытываться бургомистерша.
— О, конечно, эта дама имеет заслуги перед нашей родиной: она покупает все чешские книги, читает их, говорит по-чешски, а когда кто-нибудь из патриотов приезжает сюда, она приглашает его на чашку чая.
Дамы так и прилипают к стульям; вытаращив глаза, бургомистерша становится все краснее и краснее, морщит нос, кривит губы и, наконец, злобно бросает:
— Где будет Скалицкая, туда и я не пойду и дочерей своих не пущу!
— И я не пойду! И я! И я тоже! — раздаются голоса.
Господин Длоугий сидит, как ошпаренный, нос его вытягивается еще на несколько дюймов,— он никакие может понять, в чем дело, и просит, наконец, просветить его. Но получается еще хуже: каждая дама хочет высказаться, каждая знает что-нибудь о госпоже Скалицкой, каждую она обидела, каждую оскорбила самым чувствительным образом.
