«Дорогой мой, я не знал, что раввин Перуджа не объяснил тебе, что спать с двенадцатилетней не кошерно».
Неуместное обращение к измученному, страдающему бессонницей человеку, в чьих венах течет больше успокоительных лекарств, которые он сам себе прописал, чем крови. Тем не менее Лео пришлось подавить негодование, не говоря уже о желании развернуться и уйти. Он не сделал этого только потому, что не мог: он сам попросил об этой встрече. Он нуждался в ней.
Он не ушел еще и потому (хотя не смог себе в этом признаться), что эта фраза навеяла ему воспоминания о старых добрых временах. Она произвела на Лео отрезвляющий эффект, и он, подавив в очередной раз зреющее в нем сопротивление, остался. Он чувствует, как в желудке у него начинает бурлить, как его внутренности отпускают стальные тиски спазма, которые держали его несколько дней. Эти спазмы неожиданно успокаивают Лео, он начинает осознавать, что несколько дней не ел, не спал и почти дошел до истощения. И в тот самый момент Лео начинает понимать, как важно для человека иметь возможность спокойно есть, спать, испражняться.
Спать с двенадцатилетней не кошерно? Вот она, особая форма остроумного цинизма, отдающего задиристо-мальчишеским духом, к тайнам которого его приобщил Эррера дель Монте, в ту пору в начале 50-х, когда они, готовясь к бар-мицве[8], были самой странной парочкой приятелей, посещавших школу раввина Перуджи.
Неслучайно именно Эррера встретил его этой вульгарной фразочкой. Лео пришел к нему в студию. Эррера высокопоставленно занимал два смежных помещения на последнем этаже розового здания на знаменитой виа Венето, этом кусочке феллиниевского тротуара, который отделяет Café de Paris от Harry’s Bar. После ожидания в приемной Лео ввели в темную пещеру, в которой Эррера, его друг детства, проводит целые дни, с восьми утра до десяти вечера, с единственной целью отмазать людей, чья коррумпированность и развращенность соизмерима только с их властью.
Лео застал его сидящим за блестящим стеклянным столом, на котором царил противоестественный порядок. Спустя тридцать пять лет Эррера мало отличался от коренастого мальчишки, почти карлика, чей маленький рост стал превосходной мишенью для нападок двенадцатилетних подростков, отличающихся известной агрессивностью. Высокий и стройный, пользующийся успехом Лео был его полной противоположностью.
Далекие годы юности, когда внешний вид — это все. Когда мир делится на богов и парий. А положение в обществе зависит скорее от нежного взгляда и высоких скул, нежели от силы духа или ума. Возраст, в котором внешность говорит о тебе все то, что другие хотят знать. Конечно, отношения между ним и Эррерой строились на этом коварном эстетическом противоречии: привлекательность одного наилучшим образом оттенялась безобразием другого.
