— Черт, — сказала она, в этот раз тише и без шока в голосе, только с отчаянием. — И что нам теперь делать?
— Не знаю.
Какое-то время мы сидели в тишине. Говорить особенно было нечего. Весь этот страх, все беспокойство — мы продолжали чувствовать их, но восприятие это притупилось, словно мы притерпелись к ним.
— Я брошу колледж.
— Не бросишь.
— Еще как брошу. Вернусь к…
— Тебе немного осталось, — сказал я. — На следующей неделе экзамены, интернатура, а к лету ты уже будешь семью кормить, а тогда…
— Это если я вообще найду работу.
— …а тогда я смогу себе позволить работать на себя. Так близко от финиша с дистанции сходить нельзя. Ты же лучшая в своей группе, и работу найдешь запросто. — Я улыбнулся с уверенностью, какой совсем не чувствовал. — Все у нас получится.
Она чуть отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
— Ладно, — сказал я, чтобы поменять тему, — колись давай.
— Это ты о чем? — Деланая невинность в голосе.
— Когда мы поженились, то договорились, что хватит с нас этого дерьма.
— Договорились, было такое.
— Никакого больше насилия, никаких больше…
— Патрик. — Она сжала мои ладони своими. — Просто расскажи мне, что произошло.
Я рассказал.
Когда я закончил, Энджи подвела итог:
— Значит, кроме того, что работу ты не получил, а худшая в мире мать снова потеряла свою дочь и ты отказался ей помогать, тебя все равно кто-то ограбил, пригрозил смертью и избил. Теперь тебе надо оплачивать больничный счет, к тому же ноутбук у тебя тоже увели.
— Ну а я о чем? Я же был в восторге от этой штуки. Она весила меньше, чем твой бокал. И каждый раз, когда я его открывал, на экране появлялась рожица и говорила: «Привет».
— Ты разозлен.
— Ага, разозлен.
— Но из-за одного ноутбука крестовый поход учинять не будешь, так?
— Ну, там же рожица вежливая была, я не говорил?
— Достанешь другой ноутбук, с другой рожицей.
— На какие шиши?
На это ответа не было.
Посидели в тишине, она закинула ноги мне на колени. Я оставил дверь в комнату Габби приоткрытой, и в тишине было слышно ее дыхание — на выдохе она чуть присвистывала. Этот звук напомнил мне, и не в первый уже раз, какая она хрупкая и уязвимая. Какие мы сами уязвимые, потому что так ее любим. Страх того, что с ней в любой момент что-то может произойти, а я не способен буду ничего с этим поделать, — этот страх был в моей жизни настолько вездесущ, что мне иногда представлялось, как он растет, словно третья рука, у меня из груди.
— Ты что-нибудь помнишь из того дня, когда тебя подстрелили? — спросила Энджи, подбрасывая еще одну веселенькую тему для разговора.
