Но и я, и Энджи выросли в городе. Белые заборчики и двухэтажные коттеджи нам нравились так же, как мохнатые ковры и бои без правил. То есть не так чтобы очень. У меня некогда была хорошая машина, но я продал ее, чтобы начать копить деньги на колледж для Габби, и теперь перед домом был припаркован мой побитый джип, порой неделями простаивая без дела. Я предпочитаю метро — залез под землю в одном конце города, выскочил в другом, и на клаксон давить не надо ни разу. Мне не нравится стричь газон или подравнивать кусты, а потом сгребать с лужайки скошенную траву и обрезанные ветки. В торговых центрах мне неуютно, а есть в забегаловках я терпеть не могу. Да и вообще, очарование пригородной жизни — и в целом, и в конкретных деталях — мне совсем не понятно.
Мне нравится звук отбойных молотков, блеяние сирен в ночи, круглосуточные закусочные, граффити, кофе в картонных стаканчиках, струящийся из люков пар, брусчатка, желтые газеты, гигантский логотип «СИТГО петролеум» и чей-то крик «Такси-и!» холодной ночью, ошивающаяся на углах шпана, рисунки на асфальте тротуаров, ирландские пабы и парни по имени Сал.
В пригородах всего этого не найти, во всяком случае не в таких объемах, к каким я привык. С Энджи ситуация такая же, если не хуже.
Так что мы решили растить ребенка в городе. Купили домик на приличной улице, с крохотным двором и неподалеку от детской площадки (также неподалеку от довольно стремного квартала, но это другая тема). Мы знаем большинство своих соседей, и Габриэлла уже может назвать по порядку пять остановок на красной ветке — факт, от которого сердце ее старика переполняется гордостью.
— Заснула?
Энджи взглянула на меня поверх учебника, когда я зашел в гостиную. Она переоделась в треники и одну из моих белых футболок. Она в ней просто тонула, и я с беспокойством подумал, что она недоедает.
— Наша болтушка Габби взяла краткую паузу во время насыщенного диалога о деревьях…
— Гррр… — Энджи откинула голову на спинку дивана. — И чего ей дались эти деревья?
— …и заснула крепким сном.
Я рухнул на диван рядом с ней, сжал ее ладонь своей, поцеловал.
— Кроме мордобоя, — сказала она, — что-нибудь еще сегодня произошло?
— Имеешь в виду «Дюхамел-Стэндифорд»?
— Их самых, ага.
Я сделал глубокий вдох.
— Постоянную работу мне не дали.
— Черт! — прокричала она так громко, что мне пришлось поднять руку, и она взглянула в сторону комнаты Габби и скривилась.
— Они сказали, что не стоило мне обзывать Брэндона Трескотта. И намекнули, что я слишком неотесанный тип, которому надо поучиться манерам, прежде чем прикоснусь к живительному источнику их льгот.
