Мне не хотелось расставаться с теплом, но я торопливо схватил рубашку, думая о будущем отце, с которым, возможно, нам по пути:
- Пойду. Спасибо большое. Правда, спасибо.... Но я не подсматривал, я прятался. Меня хотели ограбить. Вещи чуть не отняли... - я показал на сверток, сиротливо лежащий под стулом.
Врач пожал плечами и пружинисто вышел. Осталась блондинка, уже погасившая смех, но хранящая его отпечаток в извивах губ.
- Что же ты? - она внимательно смотрела на меня. - Мог бы и остаться, в конце концов. Или ты думаешь, что дома твой глаз начнет видеть? Не начнет ведь, ни дома, ни здесь. Нигде. Тебе больно?
Боль еще тлела, но далеко, успокаиваясь и угасая.
- Нет, - сказал я, - все прошло. Зачем мне оставаться?
- Ну, хотя бы для того, чтобы поговорить. Я знаю много интересного, всякие случаи - я же медсестра. Хочешь, завтра увидимся? Ты женат?
- Нет. Был - но она не продлила брак...
- Очень хорошо! - блондинка снова засмеялась. - Значит, никто не будет мешать. Приходи утром. Я сменюсь с дежурства.
Осторожно натягивая через голову свитер, я ответил:
- Хорошо.
- В девять, - добавила она.
Беременная, безвольно сидящая на стуле, вдруг уставилась на мое лицо:
- Глаз... ваш глаз... кровь через марлю проступает..., - ее взгляд заметался, ища мужа, но тот уже вышел.
- Сидите, женщина, - холодно, игольчато осадила ее блондинка. - Не глядите, если боитесь крови, - она подошла ко мне, тронула прохладной рукой мою левую щеку и вдруг с силой надавила большим пальцем с острым розовым ногтем на больное место.
Беременная взвизгнула. А я молчал, хотя боль расцвела ослепительно алым цветком и затопила меня всего, лишив тела и голоса, сделав меня бесполым и маленьким, похожим на фарфоровую куклу-арлекина, которая когда-то сидела у мамы на зеркальном столике.
- Что же вы делаете?.. - долетел до меня сквозь алые сполохи испуганный голосок будущей матери. - Что вы такое делаете?!
Я знал: над ней тоже совершат одно или несколько маленьких насилий, ломая сначала ее стыдливость, потом страх, потом давя успокоительными уколами истерику, пока, наконец, не извлекут на свет дитя. Но для нее насилие еще непривычно, она только что вышла из ласковых рук и шарахается от боли перепуганной мышкой.
- Вот так, - удовлетворенно сказала беленькая, отпуская меня. - Ты ведь любишь сильных женщин, да? Любишь. Приходи завтра к девяти и жди меня у выхода.
Я сказал: "приду", надел слепыми руками пальто, намотал шарф на вздрагивающую шею и поднял с пола сверток. Внутри меня колотилось гулкое сердце, что-то сжималось, горело, как в огне, но надо всем этим еще висел невидимый купол странного удовольствия, словно только что я вдохнул воздух после долгого удушья.
