Как фотографии, на которых застывшие лица рано постаревших людей выглядели настороженными, — какие-то мужчины и женщины да маленькая девочка с хмурым личиком. Элла?
Он присмотрелся к ней. Попытался найти ее взрослое лицо, но нет, ничего похожего не было.
Как будто Елена Тимофеевна хотела оставить свою дочь МАЛЕНЬКОЙ…
Хмурая девочка смотрела на него исподлобья, плотно сжав губы, отказываясь улыбнуться, поверить в сказочку — «сейчас вылетит пти-и-ичка»…
Бант на затылке казался чуждым ее узкому личику, и вообще Фримену почудилось, что она ЗНАЕТ все о своей будущей судьбе…
— Это моя дочь, — услышал он за спиной.
— Она совсем на вас не похожа, — отметил Фримен.
— Она — вылитый отец, — устало вздохнула женщина. — Такая же…
Она не договорила, спрятав от Фримена конец фразы, как спрятала бы некую постыдную деталь своей биографии.
Интересно, кем же был Эллин отец?
— А где она теперь?
— Если вы действительно экстрасенс, — мрачновато усмехнулась Елена Тимофеевна, — должны бы догадаться… Она погибла. Восемь лет назад… Будете чай?
* * *
Добрынька оказалась просто находкой для шпиона.
Уплетая за обе щеки гамбургер, запивая его пепси-колой, она сначала хранила присущее высокому моменту благоговейное молчание, но, наконец покончив с трапезой, вытерла рот и закурила.
— Он псих, — доверительно сообщила она мне, имея в виду Чеботарева.
— Почему? — поинтересовалась я. Мне тоже показалась немного странной его приверженность к мрачноватой архитектуре кладбищ, но это же не показатель?
— А он картинки рисует, — отмахнулась Добрынька, наслаждаясь сигаретой.
Все это время Танька молчала, поскольку я накормила и ее — правда, в отличие от Добрыньки, Таня возжелала пирожных. Но после этого Добрынькиного утверждения, заметив мое недоумение, фыркнула и пояснила:
— Он страшные картинки рисует…
— Кровью, — мрачно вытаращилась на меня Добрынька. — Он меня один раз затащил в свой сарай… Эх, и натерпелась же я страху! Представляешь, там вот такая стена, и лапки собачьи и кошачьи! А из них он сляпал фигуру бабы какой-то, будто эта баба валяется на земле вся в кровищи и улыбается.
— Погоди, как это?
Я ничего пока не понимала.
Какие лапки? Какая баба, которую Чеботарев сотворил из этих лапок?
— Да я ее не рассматривала, ты че? Я рванула оттуда, потому что он мне сказал, что голову с меня рисовать станет… Я как прикинула, что он мне, как кошкам лапки, башку отстрижет, заорала и была такова! — продолжала Добрынька. — Мне жить охота! Я теперь за семь верст обхожу этого психопата!
