Вот именно поэтому он не послал второго, а не из жалости. Жалости не было. Наверное, он не успел к ним привыкнуть, не успел привязаться. Или не успел пожалеть, когда в воздухе закувыркалась катушка с проводом, и это случилось так близко от НП, так мало успел пробежать солдатик до своей гибели. Или ему, Кудрину, показалось, что мало, потому что он слишком торопил солдатика. И еще он не послал второго потому, что был уверен, что и с тем случится то же самое, а с ним, Кудриным, ничего случиться не может.
Досада была, а не жалость. А потом этот холодок в спине, когда он увидел кувыркающуюся в воздухе катушку. Да, был страх, он-то и заставил сжаться сердце, высушил губы. С ним всегда так бывало перед первым шагом. Всегда, сколько он себя помнит на войне. Можно сказать, всю жизнь. Он только успел пожалеть, что не подоткнул полы шинели и не надел каску. Но сожаление было мимолетным. Потом все мысли пропали. Оставалось что-то, что и мыслью не назовешь. Это что-то толкало вперед, билось в мозгу лихорадочной командой: «Быстрее! Быстрее!», хотя быстрее он уже не мог.
Кудрин добежал до того места, где разрывы накрыли солдатика. Здесь провод выскользнул у него из рук. Он по инерции сделал несколько шагов, остановился, вернулся назад, снова подхватил оборванный конец. Потом, подавляя в себе желание присесть и даже вжаться в землю на дне воронки, выпрямившись во весь рост, огляделся, ища катушку. Ему из укрытия показалось, что ее отбросило далеко, а она лежала от него всего в десяти шагах.
Зубами, хотя в кармане лежал складной нож и кусачки, Кудрин содрал с провода изоляцию, скрутил жилы и, держа катушку на отлете, снова кинулся вперед. Он еще раньше, еще только вылезая из хода сообщения наружу, заметил воронку возле срезанной снарядом дикой яблони, на нижнюю ветку которой вчера положили провод связи дивизиона с НП. Он тогда еще решил, что обрыв там, а это значило, что надо бежать еще полторы сотни метров по голому скату высоты.
Кудрин пробежал всего ничего, а уже оглох от близких разрывов, в голове стоял звон, уши будто заткнули ватой, на зубах скрипел песок.
Жилы лейтенант соединял, лежа в воронке. Постепенно звуки обрели первозданную ясность, и он стал различать в грохоте разрывов фырчание больших осколков, визг осколков поменьше и тонкий посвист совсем маленьких. Он знал, что если ты услыхал звук летящего осколка, то это уже не твой осколок, он уже пролетел. Но несмотря на это знание, Кудрин непроизвольно втягивал голову в плечи при каждом взрыве, при каждом звуке летящего осколка.
