Уже девять дымов тянулось к низкому осеннему небу и заваливалось ветром на сторону. Немцы, как и ожидалось, постепенно начали втягиваться в «горло». И вместе с ними шагали по полю разрывы тяжелых гаубичных снарядов.
До змейки окопов, что жалась к подножию высоты, на которой расположились НП дивизиона и КП пехотного полка, танкам оставалось метров восемьсот. Молчали противотанковые пушки, приникшие к развороченной земле сразу же за окопами, и немцы двигались молча, не видя целей. Но вот от одного «фердинанда» вслед за высверком отделилось белое облачко, от другого, за ними начали бить танки — и разрывы полезли на высоту: видать, немцы поняли, что с высоты русские корректируют огонь своих батарей.
«Ведь ослепят, гады», — с тревогой подумал Кудрин, поеживаясь, когда с потолка на фуражку и за шиворот сыпалась земля.
И он таки накликал беду: телефонист вдруг с отчаянием и надеждой стал звать «Орла», а майор, командир дивизиона, повернув к Кудрину белое лицо, закричал, срываясь на фальцет: «Связь, лейтенант! Живо!» — и выругался.
Кудрин только глянул в угол, где, прижавшись к стене, темнел бугорком молоденький связист. Солдатик вскочил, забросил за спину карабин, подхватил катушку с проводом, шагнул из-под спасительного козырька навеса в три наката толстых дубовых бревен, оглянулся и, пригнувшись, потрусил по ходу сообщения. Кудрин видел, как он перевалил через бруствер, поднялся и неуклюже побежал по склону холма, прямиком, туда, где стояли гаубицы, невидимые отсюда.
Батареи молчали, и танки, сходясь в железный кулак, перли на окопы пехоты, ведя беспрерывный огонь из орудий. Изредка сквозь грохот разрывов долетали тявканья противотанковых пушек, но их было мало, и против такой лавины им не продержаться и десяти минут.
Телефонист все еще звал «Орла», майор нервно расхаживал по НП, а Кудрин из-под навеса следил за солдатиком, который то пропадал среди разрывов, то появлялся вновь, и Кудрин непроизвольно сжимался и задерживал дыхание всякий раз, когда снаряд рвался очень близко от солдатика, и вздыхал с облегчением, видя, что тот бежит дальше. А потом там, где только что был солдатик, дважды сверкнуло, и Кудрин увидел, как в воздухе медленно кувыркается телефонная катушка…
Провод был гладкий и холодный и скользил в ладони, как струйка воды. Кудрин бежал сильно согнувшись, большими прыжками. Страха не было. Страх остался сзади, на НП, он прошел холодком по спине, кольнул под сердцем, осушил губы. И пропал. Вернее сказать, перелился во что-то другое, что страхом назвать уже нельзя. Это другое не позволило Кудрину послать вслед за первым солдатиком второго. Он даже не успел объяснить себе, почему. Эти солдатики пришли в его взвод несколько дней назад. Он еще не запомнил их фамилии. Нет, он знал, что фамилия одного Баринов, а другого Сотников, но кто из них кто, не помнил. Они поразили его своей худобой, хотя чего ж тут поражаться? — в учебном полку кормят совсем не так, как на передовой. Впроголодь кормят. Поэтому они и бегают еле-еле, с трудом волоча огромные, не по ноге, сапоги по вязкой от дождя земле.
