Я прикрыл глаза — и голос Николая Ивановича зазвучал из этого воображаемого далека, в котором обретались другие люди, другие желания и поступки, другие судьбы…
«И вот однажды, — звучал запредельный голос Николая Ивановича, — дело уже к ночи, подняли нас, два часа на сборы, на инструктаж и — вперед. Вышло нас человек десять во главе с лейтенантом Лаптевым. Ночь, дождь, не видно ни зги. То лезем вверх, то сползаем на задницах вниз, под ногами то камни ворчат, то мокрый лист шуршит, то чавкает мокрая земля. Рассвело, а мы все идем и идем без остановки. Знаю, что мы уже в тылу у немцев, но ощущение такое, что ходим не по немецким тылам, а по своим… в порядке, так сказать, тренировки. Несколько дней лазали по горам, а фрицев я так и не видел. Правда, время от времени слышал, как ревут моторы танков и машин. Сунусь, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что там делается, а мне: „Сиди! Не твое это дело!“ Ну и сидишь. Забьешься в какую-нибудь щель, рядом два телохранителя персональных, и то один бок отлеживаешь, то другой: радист в разведке — персона, которую берегут пуще собственного глаза.
Как-то под вечер лейтенант Лаптев дал мне зашифровать радиограмму. В ней говорилось, что в таком-то квадрате расположены такие-то немецкие части, что там мост небольшой пропускной способности, ну и так далее. Длинная получилась радиограмма. Радиограмму эту я передаю, уйдя от моста со своими телохранителями километров на пять, получаю подтверждение о приеме и приказ действовать в соответствии с таким-то вариантом и бегом возвращаюсь назад. Пока я на ключе работал, немцы рацию, разумеется, запеленговали. Пока мы сидим и ждем самолеты, немцы наши следы распутывают. Наконец появляются „пешки“, и тут уж не я, а лейтенант, не прячась, прямо в микрофон открытым текстом шпарит, откуда летчикам лучше заходить и куда кидать свои бомбы. А погода дрянь, облачность низкая, кругом горы, и как наши летуны умудрялись в таких условиях выкручиваться, ума не приложу.
И вот, едва они пошли на последний заход, мы срываемся с места и — давай бог ноги!
В жизни мне не приходилось так бегать. Ни до, ни после. Уж кажется, все — никаких сил не осталось, но кто-то забирает у тебя рацию, и ты, оказывается, можешь еще бежать и бежать. В ногах было наше спасение. Под гору несешься, как заяц, потом по ручью вверх или вниз, потом опять в гору — только теперь на четвереньках, и снова вниз, и снова вверх. Конечно, были короткие передышки, но в основном мне вспоминаются эти дни, как непрекращающийся бег. И все это время немцы сидели у нас на хвосте. Если же и теряли нас, то не надолго, потому что мы не просто бегали от них, а бегали по какому-то определенному маршруту, который известен был одному нашему командиру… ну, может, еще кому… и на этом маршруте еще несколько раз умудрились наводить наши самолеты на скопление их, как говорят, живой силы и техники. В горах, как я потом понял, по-другому просто нельзя: лес, ущелья, долины, спрятать можно армию так, что не найдешь, а мы должны были находить и наводить авиацию.
