— А у нас принято именно так. По имени-отчеству мы обращаемся не только друг к другу, но и к подследственным, а они точно так же к нам. Так что обойдемся без фамилий и портретов.
С начальником тюрьмы лучше не спорить, решил я и включил диктофон.
— Не могли бы вы внести ясность в довольно простой, на первый взгляд, вопрос: сколько лет вашему учреждению? — спросил я. — По одним источникам, оно построено во времена сподвижника Петра I Франца Лефорта, а по другим — в бытность Екатерины И.
— Оба источника, мягко говоря, врут. Московская военная тюрьма для одиночного содержания военных преступников построена в 1880 году, то есть во времена царя-освободителя Александра II. Предназначалась она только для нижних чинов, совершивших незначительные преступления. Содержали арестантов только в камерах-одиночках. Кормили один раз в день. Никто ни с кем не разговаривал. Гробовая тишина, скудная пища и полное безделье доводили людей до исступления. В пору революции, а затем в двадцатые—тридцатые годы тюрьму называли то домзаком, то трудовой колонией, а в ежовско-бериевские времена Лефортово стало филиалом Внутренней тюрьмы.
— Я уже знаю, что на суд людей увозили отсюда. А после суда всегда ли их отправляли в Бутово и «Коммунарку», или возвращали в Лефортово?
— Зачем? — не понял начальник.
— Для приведения приговора в исполнение. Расстреливали их здесь, в этих подвалах? — топнул я по полу.
— Исключено! — повысил он голос. — В Лефортово не расстреливали. Никогда! Заявляю это как профессионал, работавший здесь сперва контролером, а попросту — надзирателем, и вот уже много лет — начальником. Напоминаю: наше учреждение — следственный изолятор, а это значит, что у нас содержатся люди, находящиеся под следствием. Наша первейшая задача: сохранить человека для следствия, а потом для суда.
Сколько было случаев, когда подследственного освобождали прямо в зале суда, но бывало и так, что следствие тянулось годами. Вспомните хотя бы дело бывшего заместителя министра внутренних дел, да к тому же еще и зятя Брежнева, Юрия Чурбанова. И он, и его подельники содержались у нас, а потом одни отправились домой, а другие, в том числе и Чурбанов — отбывать наказание. А Руцкой, Хасбулатов и другие известные люди, проходившие по делу, скажем так, Белого дома, — всего их у нас было девятнадцать человек, — они же на воле, и не просто на воле, а почти все вернулись в большую политику.
— Вы сказали: сохранить человека для следствия. Что это значит? Ведь в народе сложилось твердое убеждение, что тюрьма —это ежеминутные унижения и всякого рода психологические воздействия, а следствие — это угрозы, побои и пытки.
