— Не, — протянул Антон. — В жмурики меня списали, как погибшего под фашистскими бомбами. Был Селезень — и нет Селезня. Наш незабвенный домзак со всем Тернополем уже полгода под немцами, пиши пропало дело о судимости гражданина Свиридова Антона Кузьмича. Так что желаю батькину фамилию сберечь. На нее легче откликаться.
Непейвода порылся в комоде, перебрал груду белья и кинул на стол несколько паспортов.
— Выбирай любой. Карточку после присобачим, тогда и печатью пришлепнем. И прописочку честь по чести сработаем.
Бланки паспортов были чистыми, словно только что поступили к Непейводе из типографии Гознака.
— Сам с такой же «ксивой» живешь? — поинтересовался Антон.
— У меня другое прикрытие. Я по документам состою в заводской охране, потому и форму напялил.
— Помню, трепался, что если удастся тебе побег, то на запад рванешь, поближе к границе.
Непейвода хмыкнул, подергал себя за мочку уха:
— Будет время — растолкую, отчего не на запад, а на восток мотанул. А пока ступай на кухню и наедайся от пуза.
И, продолжая ухмыляться, Непейвода ушел, оставив Антона в незнакомом доме.
Проснулся Антон вечером. Собрался было выйти подышать во двор, но подергал ручку и убедился, что его заперли.
«Не доверяет. Боится, что упру чего-нибудь. Или бережет меня от чужих глаз», — подумал Антон.
Он вернулся в комнату, присел на кровать со смятой постелью и стал думать о том везении, которое сопутствовало ему в последнее время. Должен был, скажем, в лагерь из домзака отбыть и под северным небом свой срок отбывать, да война началась, не до Селезня всем стало, забыли про него, оставили в Тернополе — повезло, значит. Так бы и просидел неизвестно сколько, да немцы город бомбить стали, и ловко так, сразу бомбой в тюрьму угодили, — опять, выходит, Свиридову А. К. везение вышло. Ну, Антон, не будь дураком, поспешил под Смоленск в родную деревню, где не был пять годов с гаком. Добирался с пересадками, остерегаясь встреч с работниками милиции, и только собрался отвести на воле душу, как немцы в наступление пошли. Другой бы на месте Антона рад-радешенек был (про немцев в домзаке говорили, что они всех уголовников привечают), но Свиридов не захотел жить в оккупации. Пришлось с другими беженцами к Волге ехать, под налеты не раз попадать, под взрывами с жизнью прощаться и думать, что фортуна его оставила… Впрочем, счастье не изменяло Антону даже в самые трудные минуты. И вот он жив-здоров и, как говорится, нос в табаке. Отчаялся раздобыть документы, да неожиданно встретил бывшего соседа по камере Тернопольского дома заключения, где Непейвода щеголял в тельняшке, напропалую врал о райской жизни за границей: будто там полным-полно частного капитала и деньги сами в руки плывут — успевай только ими карман набивать и ушами не хлопать. Сидел Непейвода за контрабанду и на карманников смотрел с презрением и сознанием личного превосходства.
