— Ты сам ешь, — велела Эйта, останавливая очередную ложку на пути к своей тарелке.
— Да, чего это я, правда, — Егор широко улыбнулся. — Вкусная курочка, да?
— Да, хозяйке спасибо передай, — кивнула Эйта. — Ты остановился на том, что Еремей решил из отцовского дома уйти.
— Угу. Решил и ушёл. Мы с ним пошли, потом что именно он наш князь.
— Все ушли?
— Не все, — Егор помрачнел. — Дружина разделилась. Но с нами всё равно больше ушло, чем осталось.
— Значит любят Еремея люди?
— Любят, — кивнул мужчина. — Князь наш хороший.
— Это я уже слышала, — девушка облизала ложку. — Мёд будешь?
— С чайком буду.
Пока Эйта доставала мёд и наливала чай, Егор осматривался. Домик у колдуньи был очень старый и требовал ремонта. Правда, кое–где, видать совсем недавно, что‑то правили.
— Вот, — Эйта поставила на стол мёд в горшочке.
— М, — вкусный какой, — Егор старательно облизывал ложку. — Это кто ж тебя таким чудом угостил?
— Сама собирала, — довольно улыбнулась Эйта. — В лесу тоже пчёлы водятся.
— Дикие? Ну ты отчаянная. Я помнится, как‑то в детстве решил попробовать дикий медок, — мужчина поморщился от воспоминаний. — На всю жизнь хватило. Я потом мёд вообще несколько лет есть не мог.
Эйта рассмеялась, но Егор не обиделся, теперь ему и самому смешно было, а вот тогда, когда дикие пчёлы его чуть ли не до смерти закусали, было не до смеха.
— А ты почему так далеко от людей забралась? — поинтересовался дружинник. — Обидел кто?
— Обидел, — эхом произнесла Эйта и грустно усмехнулась. — Вышло так, — вздохнула она. — Я особо и не выбирала.
— Ну а теперь?
— А что теперь? — не поняла девушка.
— Теперь что выбора тоже нет? Тебя тут, в лесу, что‑то держит?
— Держит, — повторила Эйта и снова усмехнулась. — Это мой дом, другого у меня нету.
— А родных тоже нет?
Девушка отрицательно покачала головой.
— Тяжело одной, — сочувственно сказал Егор. — Я вот тоже один. Батя погиб, а мамки своей я не знал никогда.
— Это как? — уточнила Эйта. — В родах померла?
— Нет. Вернее, я не знаю, — Егор вздохнул. — Меня отец один на ноги подымал, а про то, где мать, никогда не сказывал и обещался выпороть, если настаивать сильно буду.
— И ты не настаивал?
— Попробовал как‑то, — мужчина вздохнул и потёр поясницу.
— Выпорол, — догадалась девушка.
— Да, — Егорка снова вздохнул. — У бати слова с делом не расходились.
В доме воцарилась тишина, каждый вспоминал свою семью. Эйта своих помнила плохо. Она чаще вспоминала запах дома, его ощущение. Мать тоже больше по запаху вспоминалась. Аромат домашних щей чётко ассоциировался с матушкой, помнила Эйта и её ласковые руки, глядящие её по голове, а вот лицо в воспоминаниях и снах постепенно стиралось. Отец тоже в памяти всплывал урывками. Вот его нарядная синяя рубаха, он слезает с телеги, из города вернувшись, маленькая Добронега пытается протолкнуться поближе, но более сильные братья её отталкивают. Она начинает реветь, а батя, раздав шутливые подзатыльники мальчишкам, берёт её на руки. А у него борода щекотучая. Вот у дядьки Втора борода колюча была, а у отца мягкая. И пахло от отца так…, — девушка не находила определения. — Только у него был такой запах. Родной. Любимый. Успокаивающий. Воспоминания навалились и мелькали одно за другим. Сначала родители и братья, живые, а потом мёртвые. Эйта вздрогнула всем телом и вскочила на ноги.
