Однако, хотя его бытие не расщеплено на "разум" и тело, он, тем не менее, может быть разделен множеством способов. В некоторых отношениях его положение даже более рисковано, чем положение индивидуума, каким-то образом отделенного от тела, поскольку первому индивидууму недостает того ощущения неоскверненности телесным злом, которое порой встречается у частично воплощенных личностей.
*Например, Бультманн в своей книге "Первохристианство" [10] дает превосходное описание гностического идеала разъединения души (реального "я") и тела. Спасение понималось как полный отрыв от уничтожения души и тела. Он цитирует следующий гностический текст: "Тело есть темница, живая смерть, ощущающий труп, могила, коею носишь на себе, вороватый друг, коий ненавидит тебя в любви к тебе и завидует тебе в ненависти к тебе..."
Для изучения вопроса о расколе разума и тела с психопатологической точки зрения см. работы Клиффорда Скотта [42] и Уинникотта [48].
Например, один человек с шизофреническим расстройством, дважды долгое время лечившийся в психиатрической больнице, рассказал мне о своих реакциях при нападении на него ночью в темном переулке, когда он еще был совершенно здоров. Он шел по переулку, а навстречу ему шагали двое мужчин. Когда они поравнялись с ним, один из них внезапно ударил его дубинкой. Удар был не очень точный и оглушил его лишь на мгновение. Он зашатался, но достаточно быстро пришел в себя, чтобы повернуться и атаковать бандитов, хотя и был невооружен; после короткой схватки они убежали.
Интересно же здесь то, как этот человек переживал этот инцидент. Когда его ударили, первой реакцией было удивление. Затем, пока он все еще был отчасти оглушен, он подумал о том, насколько бессмысленно этим людям на него нападать: у него с собой не было денег, они ничего не могли с него получить. "Они могли бы лишь избить меня, но не могли причинить никакого настоящего вреда". То есть любой ущерб, нанесенный телу, не мог по-настоящему, реально ему Повредить. Конечно, существует смысл, при котором подобная установка могла бы являться вершиной мудрости, когда, к примеру, Сократ утверждает, что доброму человеку нельзя причинить никакого вреда. В данном же случае "он" и его "тело" были разъединены. В такой ситуации он боялся гораздо меньше обычного человека, поскольку, с его точки зрения, он не мог потерять ничего, по существу принадлежавшего ему. Но, с другой стороны, его жизнь была полна тревог, не возникающих у обычных людей. Воплощенный индивидуум, целиком впутанный в желания, потребности и поступки своего тела, подвержен чувству вины и тревоги, сопутствующему подобным желаниям, потребностям и поступкам. Он подвержен как телесным расстройствам, так и плотским наслаждениям. Собственное тело не является убежищем от уничтожающего самопорицания. В воплощенности как таковой нет гарантии против чувства безнадежности или бессмысленности. За пределами своего тела ему по-прежнему приходится узнавать, кто он такой. Его тело можно переживать как больное, отравленное, умирающее. Короче, телесное "я" не является нерушимым оплотом, спасающим от разъединения онтологическими сомнениями и неопределенностями: само по себе оно не является защитой от психоза. И наоборот, раскол в переживании собственного бытия на невоплощенную и воплощенную части есть не больший указатель на латентный психоз, чем полная воплощенность -на гарантию душевного здоровья.
