Жил студент. Страдая малокровьем,
Был он скукой вытянут в камыш.
Под его измятым изголовьем
Младости попискивала мышь.
Но февраль, коварно-томный месяц,
Из берлоги выполз на панель,
И глаза отъявленных повесиц
Стал удивленней и синей.
Так весна крикливый свой сценарий
Ставила в бульварном кинемо,
И студент, придя на семинарий,
Получил приятное письмо.
Девушка (ходячая улыбка
В завитушках пепельного льна) —
В робких строчках, выведенных зыбко,
Говорила, что любовь сильна.
Видимо, в студенческой аорте
Шевелилась сморщенная кровь:
Позабыв о вечности и черте,
Поднял он внимательную бровь
И пошел, ведомый на аркане,
Исподлобный, хмурый, как дупло…
Так весна в сухом его стакане
В феврале зазвякала тепло.
Мой рассказ, пожалуй, фельетонен,
Знатоку он искалечит слух,
Ибо шепот Мусагета тонет
И надменно и угрюмо сух.
Сотни рифм мы выбросили за борт,
Сотни рифм влачим за волоса,
И теперь кочующий наш табор
Разучился весело писать.
Вот, свистя, беру любую тему
(Старую, затасканную в дым):
Как студент любил курсистку Эмму,
Как студент курсисткой был любим.
А потом, подвластная закону
Об избраньи лучшего из двух,
Девушка скользнула к небосклону,
А несчастный испускает дух.
Вот весна, и вот под каждой юбкой
Пара ног — поэма чья-нибудь.
Сердце радость впитывает губкой,
И (вы правы) «шире дышит грудь».
Возвращаюсь к теме. Револьвером
Жизнь студент пытался оборвать,
Но врачи возились с изувером,
И весной покинул он кровать.
И однажды, взяв его за локоть,
Вывел я безумца на бульвар
(Он еще пытался мрачно охать).
Солнышко, как медный самовар,
Кипятком ошпаривало спину,
Талых льдов сжигая сухари.
На скамью я посадил детину
И сказал угрюмому: смотри!
Видишь плечи, видишь ли под драпом
Кофточки, подпертые вперед?
Вовремя прибрав всё это к лапам,
Каяся, отшельник заорет!
«Только мудрость! Радость в отреченье!
Плотию нe угашайте дух».
