— Пустите меня, — попросил Дождь.
— Ну, что тебе стоит, а? — заскулил Баратынский. — Ну, помоги! Ну, травки, скажи, какой попить, а?..
Дождь уже шагнул в подъезд, но, обернувшись, вдруг сказал:
— Ты только сам себе можешь помочь! Искупи то зло, что причинил людям, и, может быть, небо и простит тебя…
— Чево? — скислился Баратынский. — Колдун чертов! — прошептал он. — Да я лучше сдохну, чем некоторым одно место лизать начну! Тьфу!
Баратынский даже повеселел после этого разговора.
«Ну, погоди! — проскрежетал он зубами. — Я на тебя еще милицию натравлю! У нас не Запад, здесь эти идейки не пройдут! Мы тебя живо скрутим и — улицу подметать! Верно, Евграфыч?» — прошептал он, подмигнув вышедшему из подъезда дворнику.
— Я тебе скручу, — сурово заметил Евграфыч. — Ты Ленку и парня этого не трожь, понял?!.
— А ты чо, кум или сват?! Чо лезешь?!.
— Мало тебя, Митька, отец драл! — вздохнул Евграфыч. — Ох, мало! Иди, не порти воздух!..
— Чево?!. — Но Евграфыч уже пошел дальше.
Баратынский постоял немного, и так жалко ему стало себя, что он застонал. Душа болела. Поплакаться бы кому, выговориться, может быть, и полегчало бы, но он был один, один на весь мир. «Стоп! — вдруг сказал себе Баратынский. — А Валька-то? Валька Кузин?!.»
Баратынский оглянулся и быстро побежал в жэковскую слесарку.
Кузин был на аварии. Прорвало трубу, и Валька один барахтался в подвале.
— Давай помогу! — крикнул Баратынский и вдруг обнаружил, что он к р и к н у л, а не прошептал.
— Ты же больной! — отмахнулся Кузин.
— Да ерунда, насморк, — вздохнул Баратынский и поплыл навстречу другу.
Баратынский боролся со стихией, а Вера Васильевна еще ждала. Отсутствие воды ее огорчило, но она знала, что аварию ликвидируют и воду дадут попозже. В чайнике вода есть, и они смогут попить чаю. Она думала, что он снова примчится на мотоцикле, поэтому вздрагивала от каждого приближающегося шума мотора, бежала к окну и, краснея, выглядывала из-за занавесок.
В одиннадцать вечера она не выдержала и пошла звонить. Долго не решалась набрать его номер, наконец набрала, но трубку снял не он, а Крупенников. В доме было шумно, слышались женские голоса, и от этих голосов она онемела и не смогла выговорить ни слова. На другом конце бросили трубку.
«Может быть, кто-то из класса или помирились с Леной, — подумала она. — А может быть, шумел телевизор, они все любят запускать на полную мощность…»
Ей почему-то сделалось зябко. Она вернулась домой. Ее била дрожь, и она долго не могла согреться. Выпила чаю, и ее тотчас бросило в жар. Градусник показал 38,5.
