— Какой Надежде? — не понял Черных.
— Да Боборыкиной, моей подчиненной. Влюбился я тут на старости лет, — Неверующий улыбнулся.
— Не понял, — нахмурился Черных.
— Влюбился, говорю, чего тут не понять! За этим ведь и вызвали, наверное?..
Сергей Прокофьевич помолчал, потом, не зная, как лучше ответить, сказал:
— Ну, не столько за этим, но и за этим отчасти. Вы же руководитель и сами понимаете…
— Она уже заявление подала, уходит, работу я ей подыскал. Это, конечно, не дело, чтоб такое в одном коллективе. Я понимаю. Так что не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь, Петр Иваныч, просто по-дружески хотел вам сказать, что поздно нам менять что-то в своей жизни! Годы не те.
— Ну, годы ни при чем, — возразил Неверующий. — Жизнь в любом возрасте есть жизнь! Такая, что чувствуешь себя мальчишкой перед ней! А вы: поздно! Нет, Сергей Прокофьевич, нико-гда! Да и вам не советую. Оглянитесь вокруг! Кроме этого кабинета есть еще масса удивительных вещей. Как говорил Маяковский: ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь! Так?
— Так! — неожиданно для себя согласился Черных и вспотел.
— Ладно, пойду я! — Неверующий поднялся. — Работать надо! Вы не волнуйтесь, сверхнормативные сократим! — пообещал он и вышел.
«А я ведь его не отпускал, — подумал Черных. — И сказать ничего не успел… А что я мог сказать? Да и нужно ли?.. Неужели я кажусь мертвым?» Он вдруг вспомнил эту строчку о мертвечине и внутренне содрогнулся. Ему показалось, что он не только никого не любит, но и не в состоянии любить. Жена, дочь, сын — он был нужен им в качестве сумы. Дать денег, достать дефицит, протолкнуть, поднажать, попросить. И Сергей Прокофьич делал, что мог. Когда он что-то не мог, то и у жены, у детей интерес к нему пропадал…
Вошла секретарша Полина Матвеевна. Ей было за тридцать, она успела развестись с мужем и воспитывала сына двенадцати лет. Это он знал. Но ему никогда не приходило в голову ни поухаживать за ней, ни спросить о сыне. Для него она была человеком, приносящим бумаги и уносящим их. И все.
— Как сын, Полина Матвеевна? — спросил Черных.
— Что? — вздрогнула она.
— Сын как учится? — Черных улыбнулся.
Секретарша долго не знала, что ответить, потом, вдруг покраснев, пробормотала:
— От рук совсем отбился, Сергей Прокофьич, на тройки съехал…
— Это плохо, — сказал Черных.
— Да, — закивала она и перед тем, как уйти, неожиданно взглянула на него по-новому, будто с удивлением, что ли, а может быть, с надеждой…
Чугунов гонял по переулку на красной «Яве», и Баратынский в который раз с раздражением высовывался из окна: его этот рев нервировал.
