Я лет в тринадцать начал сочинять;
отверг я рано праздные забавы;
вкусив восторг и слезы вдохновенья,
я стал творить, но в тишине, но втайне
и, слово препарировав, как труп,
и алгеброй гармонию поверив,
в шестнадцать лет, к строке строку рифмуя,
я сделался – ужасный графоман.
В те времена известные поэты
могли собрать народу стадион,
где масса, обалдев, завороженно
внимала их неистовым словам.
Творивший что-то в тишине и втайне,
я выйти – как поэты те – хотел
к народу и излить ему со сцены
восторг души и слезы вдохновенья,
прославиться, в умах укорениться —
И кукиш всем в кармане показать.
В начале девяностых интерес
к поэзии стал непрерывно падать,
и те, кто собирали стадионы,
концертным ограничивались залом —
и то, на тот момент, полупустым.
В кармане кукиш стал неактуальным;
лет через пять все перешли бесславно
в кафе, библиотеки, кабаки.
восторг души и слезы вдохновенья
уже со сцены стало не излить.
Как ни крути, народная любовь
для пишущих людей необходима,
хотя, конечно, можно без нее,
но пропадает изначальный стимул…
Он у меня в ту пору и пропал.
К чему? Зачем? Кому все это нужно?! —
Я сам себя разгневанно спросил
и, не найдя достойного ответа,
писать забросил.
Раз и навсегда.
Но вот через двенадцать долгих лет,
увидев ненароком в Интернете
свои изрядной давности стихи,
я ощутил прилив ТАКИХ ЭМОЦИЙ,
ТАКИЕ ЧУВСТВА мигом пережил,
что догадался сам себя отгуглить,
и через Яндекс с Рамблером пробить.
В одной непрезентабельной статье
