— Ну и конь! — сказал я. — Прямо вулканическое извержение, а не конь. И как это тебе удалось догнать его?
— А я на… пе… ре… рез, — с трудом переводя дыхание, ответил Алёша.
— Я его как только увидел, так и понял, что он не в себе. Я ему кричу: «Но! Но-о!», а он, понимаешь, и слушать не хочет, бежит.
— А ты бы ему, дурья башка, «тпру» попробовал закричать.
— Да?
— Да. Ты уж его прости, только он с детства к этому приучен… Тоже мне конник! «Тпру» от «но» не может отличить. Иди вожжи распутай.
— Ещё лягнёт. Честное слово, ненормальный он. Что я ему вместо «тпру» «но» кричал, это верно. Это я сгоряча перепутал. Только где левая сторона, где правая, я знаю. Я его налево тяну, а он, мастодонт проклятый, направо бежит.
— А жаль, что он тебя в реке не искупал. Лево от права ты, может, и отличишь, а вот поглядеть, куда какая вожжа идёт, на это твоего ума маловато, видать. Видишь, вожжи переплелись? Ты левой рукой какую вожжу тянул? Ясно?.. Иди, говорю, вожжи распутай. Ну?!
Мы ругались совсем недолго. Мы выехали на дорогу и, не спеша поехали к саду. На минуту мне вдруг показалось, что Алёша спас меня и что нас связывает уже не только наша проклятая жизнь вне закона.
И как только мои родители могли подумать, что Алёша пай-мальчик! В эту минуту мне казалось, что он просто необыкновенный, замечательный человек. Вот только не всегда, как говорят взрослые, бывает на высоте положения. Бывает, что ему и удаётся попасть на эту высоту, но долго ему там ни за что не усидеть.
Вот и сейчас, пока я так хорошо думал о нём, он вдруг рассмеялся, хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:
— Вспомнил! Вспомнил, откуда у меня в рюкзаке оказались эти десять рублей! (Я не сразу сообразил, что он говорит про деньги, которые мы перевели Вениамину Павловичу по телеграфу.) Это же бабушка мне их в платок завернула. «Вот, — говорит, — тебе и Маринке на лагерные расходы». — И он опять рассмеялся: — Подумать только! Собственные деньги — фьють! — «с совершеннейшим к вам почтением»… Идиот!
Степан Петрович пришёл, как и обещал, часа через четыре. Но мы всё равно не захотели уходить, до того нам понравилось работать в саду. Домой мы опять вернулись только под вечер. Всю дорогу мы по очереди несли мешок яблок, подаренных нам, и очень устали. Алёша сразу бухнулся в кровать, а мне ложиться не хотелось, я устал ничуть не меньше Алёши, но он был спокоен, а я нет. Я сказал совсем неожиданно для себя: — А знаешь, Алёша, удивительные вещи происходят со мной. Если бы мне сказали в Москве, что я свои крючки могу какому-то старичку отдать, не поверил бы ни за что. А тут вот взял и отдал. И даже приятно стало, что вот взял и отдал. Отдал — и не жалко. Почему это, а?..
