— Мал уж больно, — слышу я. — Ноги до педалей не достанут.
— Достают же!.. — вмешиваюсь я.
Опять хохот. Теперь смеюсь и я. Вдруг тот же авиатор с тремя «шпалами» делает свирепое лицо и, в упор глядя на меня, спрашивает:
— Сколько скота имел раньше твой отец?
Я растерянно молчу.
— Что замолк? Наверно, байский сын?
Я растерялся вовсе. Стою, хлопаю глазами и не знаю, что сказать.
— Могу справку показать, могу доказать, могу принести, — бессвязно бормочу я.
— Неси! Посмотрим на твою справку.
Опрометью бросаюсь вон из кабинета. Лечу домой. Мать пугается моего вида. Никак не могу толком объяснить ей, какой документ нужен. Вместе роемся в бумагах отца. Нашел! Вот она, справка, подписанная самим Михаилом Васильевичем Фрунзе. Стремглав кидаюсь в аэроклуб. Поздно. Никого уже нет.
Едва дождался утра. Во дворе жду прихода членов комиссии. Наконец они пришли, вошли в кабинет. Вхожу следом и протягиваю справку. Тот самый авиатор, что строго смотрел на меня, вначале никак не может понять, какой документ я принес и зачем. Потом вспоминает, смеется.
— Вы прочитайте, — с обидой говорю я, — прочитайте.
— Хорошо, малыш, — сквозь смех говорит он. — Давай сюда свою документину.
Он берет справку в руки, лицо его становится серьезным.
— Что ж, партизанский сын, — произносит он. — Ты зачислен в Саратовскую военную школу пилотов. Это было решено еще вчера. Поздравляю, — и он протянул мне большую сильную руку.
* * *
…Лето 1940 года. Я стою на перроне фрунзенского вокзала. Еду в военную школу. Начинается посадка.
— Береги себя, сынок, — утирая слезы, говорит мать.
— Мама, не беспокойся за меня.
— Смотри, Талгат, пиши нам, не забывай.
— Конечно, отец. У меня, кроме вас, никого нет.
Гудок. Медленно плывет назад здание вокзала. Я высовываюсь из окна, вижу отца, который бережно обнимает мать, уткнувшуюся ему в плечо. Прощайте, родные! В этот момент я был далек от мысли, что увижу отца и мать лишь через пять с лишним лет, пройдя через горнило войны, самой жестокой из всех, которые знало человечество.
