Удар ногой в дверь прервал ее речь. Таща в руках необъятных размеров подарочную коробку, Пьер прокладывал путь к моей кровати. Я познакомила его с Жерменой. Мой муж онемел, узнав, чем именно она занимается, потом натужно улыбнулся и произнес:
— Я никогда не мог понять, что за удовольствие получают некоторые люди от вида совершенно чужих людей на смертном одре.
— А мне всегда было интересно, что скрывается за священным ужасом, который некоторые ощущают перед лицом смерти.
Не глядя на каменное лицо Жермен, я изловчилась перевести разговор на другую тему:
— Что ты мне принес, дорогой?
— Это автомат для завивки, сегодня утром его показывали по Первому каналу в передаче «Магазин на диване». Он довольно громоздкий, но они сказали, что туда можно просто засунуть голову — и станешь как Фара Фоссетт. Я подумал, тебе понравится, ты обычно не вылезаешь из парикмахерской, так начинай наводить красоту прямо здесь. Я взял его со склада, чтобы тебе не пришлось долго ждать.
Я рассыпалась в благодарностях за огромный, как пятитонка, совершенно никчемный и наверняка дорогущий подарок.
— Ну что за человек, просто святой, правда, Жермена?
Дуэнья сухо рассмеялась:
— Да уж, действительно. Автомат для завивки, надо же… Вот образец мужчины, который заботится о духовном росте своей жены. Полин, дорогая, все это не то. — Она, как английская королева, махнула пухленькой ручкой: — Ну, я побежала, мне нужно зайти к одному больному с тяжелейшим панкреатитом, потрясающий человек, глубокий, с чистой душой. Это я о том больном, — добавила она с вызовом, обернувшись к моему мужу.
Ничто не бывает слишком большим для разума и слишком малым для доброты.
Иоанн Павел II
Пиррус фон Зиттенштайн цу Уберхофф, в просторечии — «пес Прут», храпел брюхом вверх на моей кровати. Поль лежал поперек матраса, а его младшая сестра блаженствовала на подушках. Она расслабилась, и Поль, тут же завладев пультом, переключил телевизор с «Теледевочек» на «Спорт-инфо». Раздались дикие вопли, из которых следовало, что Поль — нацистский дебил, а Адель — гнусная тварь. Я читала, уютно устроившись в кресле в дальнем конце комнаты. Оторвавшись от книги, я с нежностью посмотрела на детей. После возвращения их перебранки звучали для меня как музыка: они милые, полные жизни, изобретательные даже в оскорблениях. Я рассмеялась:
— Будет вам, крошки, вы ведь обожаете друг друга, поцелуйтесь и не ссорьтесь.
Они замерли и в ужасе уставились на меня.
