Пьяную дремоту Додева как рукой сняло.
— Это опасный человек, — указал он на дверь, за которой недавно скрылся Банков.
— Для себя он человек хороший, господин полковник. Он зять Колибарова. У них денег и богатства столько, что не сосчитать.
Служебное честолюбие Додева было глубоко задето. У него, полковника Додева, командира полка, не было даже крыши над головой, а он верил сам и был вынужден убеждать других в окончательной победе. А какие-то там Банков и Бейский ради своего богатства готовы первыми бросить его и первыми запустить в него камень. Да и сколько их еще!
— Значит, бай Кольо, — поднял голову Додев и протер глаза, — ты все плачешься, живешь как мышь, страх перед партизанами не покидает тебя даже во сне…
— Правда, — прервал его Бейский.
— Правда, — повторил за ним Додев, — но никого не интересует, почему мы не разделаемся с ними. Ты сам стоишь в стороне, твой внук занимается своим делом, господин Банков ждет англичан, а кто же нас спасет от страшной внутренней опасности? Мои люди? Но ведь и они не из стали сделаны. И они такие же, как мы, живые люди, им тоже нужны награды и признательность.
— Они получают зарплату…
— Этого недостаточно, — раздраженно продолжал Додев. — Кто из вас, имущих людей, подбросил им что-нибудь, чтобы и они знали, за кого борются, за кого идут на смерть?
Бейский нахмурил густые брови, нависшие над покрасневшими, пьяными глазами, сердито стал отгонять от себя табачный дым и подавился в хриплом кашле.
— Нет у меня денег, господин полковник! Тяжелые годы были, засуха, град, реквизиции. Если бы было что дать, другое дело… Игнатов живет в доме бесплатно, ни одного лева с него не взял. Если бы было что дать, другое дело, — повторил он, торопясь отмести даже намек на какую-то денежную помощь, словно Додев уже посягал на его кошелек.
Додев продолжал глухо:
— Оставь, бай Кольо! Такие вот авантюристы, как этот адвокат, оставят нас в дураках. Гитлер нам поднес на блюдечке великую Болгарию, а мы все думаем, как бы оплевать и национальные идеалы, и все…
Остатки обеда засыхали на столе. Над землей навис ленивый послеобеденный зной, было тихо, только одна курица все кудахтала под сараем большого чорбаджийского [3] двора.
