— Слушаю вас.
Андрис, ощущая неловкость, и непонятную тревогу, начал:
— Я представляю интересы доктора Хаммунсена…
— А-а… — сказал профессор, и Андрис не уловил интонации: то ли разочарование, то ли брезгливость.
— Вот поручение, заверенное нотариально, — продолжал Андрис, — а вот сведения, которые я получил — пока неофициально — в городском полицейском управлении… — не выпуская из рук, он показал профессору распечатку, где значилось «информационные носители ЭЛТОР» и прочие сведения. — После того, как доктор Хаммунсен выкупил оборудование института, все права на использование метода перешли к нему и охраняются Законом о патентовладении. Возможно, вы не знаете, что, согласно этому закону, а также статье четыреста девяностой…
— Простите, вы о чем? — перебил его профессор. — Как я понимаю, Хаммунсен возражает против копирования? Но как раз на это мы имеем полное право: работа производилась в рамках институтской программы исследований и на оборудовании института… кстати, не одним Хаммунсеном… Лечебной работы мы не ведем, а запретить исследовательскую он не вправе.
— Нет, он возражает не против копирования, а против того, что ему отдали копии, а оригиналы остались здесь.
— Да что вы? — профессор поднял глаза и встретился взглядом с Андрисом, и Андрис опять не уловил, что в этом взгляде мелькнуло. Насмешка? — Это просто недоразумение. Он мог бы и сам сказать… если бы захотел. Не посылать парламентера. Да… Ну что же, если его не устраивает, надо произвести обмен. Вы не могли бы это обеспечить — раз уж взялись представлять его интересы? Спецмашину, охрану… Это ведь немалые ценности — треть миллиона… суммарно. Завтра у нас суббота… Все равно, даже если меня не будет, все организует Ядвига. Я введу ее в курс дела. Договорились?
— Да. Спасибо, профессор. Значит, завтра, — Андрис прикинул время, — часов в одиннадцать?
— Хорошо. Вы, как я понимаю, из его пациентов?
— Да.
— Помогает?
— Да.
— Ну, что же… удачи вам.
Андрис в некоторой растерянности вышел из кабинета. И пока он шел по коридору, и спускался на второй этаж, и шел дальше, к двести шестнадцатой — в нем крепло и крепло убеждение, что он только что разговаривал со смертельно уставшим и очень несчастным человеком…
— Я ведь так и не познакомилась с ним по-настоящему, — сказала Марина. — Не узнала как следует. Мы виделись раз десять. Два раза — летом, на каникулах — отдыхали на море… ну и еще… иногда… Раз десять. Мне было трудно воспринимать его как отца… вы же понимаете. Я была упрямым ребенком. Вот… а потом — мне как раз исполнилось пятнадцать, и все было хорошо, и тут мне позвонили и сказали… и все. У вас нет сигареты?
