Но не думайте, это была чистая любовь, не омраченная сводящей с ума похотью. Я, в отличии от многих своих знакомых, воспринимал плотскую любовь не как что-то запредельное и запретное, а просто как само собой разумеющееся, как любые другие отношения между людьми. Однажды Кубичек подбил меня пройтись по кварталу проституток — это было настолько отвратительное зрелище неприкрытой похоти, что оно навсегда отбило у меня желание пользоваться услугами платных женщин! Проституция — это чума нации, хотя при современном положении это, скорее всего, неизбежное зло.
Да, перед войной я очень дружил с еще одной девушкой, сестрой одного знакомого, который приводил меня к себе в гости несколько раз. Ее звали Эмили, я играл для нее на пианино (хотя, когда в свое время моя мать заставляла меня заниматься музыкой, это было для меня великим неудовольствием), я писал стихи в ее альбом… Однажды я даже подарил ей картину — языческий воин с копьем стоял перед священным дубом, а на его щите были выбиты буквы "А. Г." — она, как моя мать, была неравнодушна к преданиям старины, так что более-менее понимала меня, ей было интересно слушать мои рассказы. Как-то раз я поцеловал ее и долго собой после этого гордился! Но у Эмили был слишком строгий отец, вроде моего, и я ему почему-то не понравился. А унижаться перед ним для того, чтобы продолжить флирт с его дочерью, я не собирался. Поэтому мы расстались.
Так что, Курт, и из неуверенных в себе книжных мальчиков может выйти толк, если у них будет достаточно сильная воля! Что бы там ни врал еврей Фрейд, именно воля, а не зуд в гениталиях, определяет нашу жизнь…
Я решил, что своим любопытством беззастенчиво эксплуатирую время фюрера, и хотел покинуть его, но он неожиданно удержал меня жестом и сказал странным, изменившимся голосом, словно глядя сквозь меня:
— Вы знаете, когда я вспоминаю свое детство… Да, когда я в одиночестве играл на стенах древнего замка… Я смотрел вдаль, на заходящее солнце, ветер трепал мои волосы, а я был совсем один, и остальные люди были где-то далеко внизу, они занимались своими делами, суетились, а я был выше их всех — и я был счастлив. Если меня спросить, когда я был счастлив по-настоящему, то рассудок мой скажет, что после разгрома Франции, когда я, на вершине славы, мог планировать покорение России и предлагать почетный мир Англии. Но на самом деле — только тогда, в детстве, когда я был свободен, когда передо мной лежала вся жизнь… Ладно, ступайте, Курт. История запомнит то, что сделал для Германии и с кем воевал Адольф Гитлер, а не то, воображал ли он себя рыцарем, когда ему не было и десяти. Так что все это ерунда, особенно — сейчас.
