Мартин Борман, как мне кажется, вообще не понимал, что я делаю в окружении Гитлера, кроме того, его злила двусмысленность ситуации, в которой он потребовал от меня документы, предназначенные фюреру. По мере ухудшения положения на фронтах он все чаще прикладывался к спиртному, а в последние дни — и вовсе пил, что называется, "по-черному". Видимо, осознание того, что война проиграна, усугублялось тем, что Борман, как партийный чин, стал совершенно бесполезен для фюрера, хотя и брался за множество дел не своей компетенции. На его неприязнь я отвечал равнодушием, хотя мне в голову закрадывалась мысль "А не интригует ли Борман за спиной Гитлера, подобно многим другим высоким чинам?". Конечно, в марте-апреле 1945 года он представлял собою нелицеприятное зрелище. Но все-таки Борман сумел умереть как мужчина, как солдат — когда судьба Берлина была предрешена, он возглавил попытку прорыва одной из частей гарнизона на Запад и погиб в бою, смыв с себя все обвинения в сговоре с большевиками.
Полной противоположностью ему был Йозеф Геббельс. Насколько отчаявшимся был Борман, настолько министр пропаганды был уверен в финальном торжестве германского оружия. Вопреки своеобразной внешности, он оказался хорошим собеседником и произвел на меня положительное впечатление. Недостаток у Геббельса был один — в частных и деловых беседах, не желая соглашаться с пессимистическими прогнозами, он переходил на тон пропагандиста, который был совершенно неуместен. Мне иногда казалось, что он сам прячется за красивые слова и лозунги прежних лет от действительности. Однако убеждать министр пропаганды умел не хуже фюрера, и именно поэтому Гитлер перед смертью поручил ему спасти Германию. Когда переговоры с русскими сорвались, Геббельс и его жена Магда последовали вслед за фюрером вместе со своими детьми. Трагический и страшный финал — но совершенно логичный для Йозефа Геббельса.
С Кайтелем и Йодлем мне приходилось общаться реже, но зато более обстоятельно. Они словно олицетворяли собой командный состав Германской армии — насколько Кайтель был типичным генштабистом прусской школы, высшей ценностью которой была дисциплина и "нихтбештимтзагерство", настолько Йодль был стратегом наполеоновского склада, блестящим импровизатором, умевшим не только понимать грандиозные замыслы фюрера с полуслова, но и вносить в них свои соображения — случай редчайший для Германии тех лет, если учесть, что Гитлер был невысокого мнения о своем генералитете.
