7 июня 2001
Отдал палатку Кэлии и Джеймсу, а сам сплю в доме. Сказал, что буду рад, если ребята ко мне присоединятся, но в палатке гораздо удобнее, а дом не такой уж уютный, особенно по ночам. Возможно, как-нибудь удастся уговорить Кэлию переночевать там со мной. Наверное, я брежу.
8 июня 2001
Сегодня ходили с Кэлией плавать. Не просто дурачиться в воде, как обычно, а серьезно, как по дорожкам в бассейне. Кэлия плыла по своей траектории, и мы мерили гребками лагуну. Наконец остановившись, мы оба тяжело дышали. Я заметил, что грудь Кэлии вздымается и опадает, и не смог отвести глаз. Кэлия поймала меня на разглядывании ее груди, это точно, но, похоже, ей было плевать.
Я никогда не жил так долго без секса, и никогда в жизни не чувствовал такого возбуждения – даже когда только узнал, какой это кайф. Но из уважения к Джеймсу не хочется подкатывать к его сестре у него на глазах. Как-то это неправильно.
Но я совершенно точно капитулирую, если Кэлия сделает первый шаг.
Выражение лица Оуэна, когда он рассказывает нам о Кэлии, о своих чувствах к ней и о надеждах на сближение, напоминает мне, как на том же острове меня самого все сильнее тянуло к Анне. Как с течением времени во мне крепло предвкушение, что между нами что-то произойдет, каким бы нелепым это ожидание тогда ни казалось – ну разве не глупо было воображать, что взрослая женщина сможет разглядеть во мне больше чем мальчика? И даже сможет меня полюбить?
Помню, как, взрослея, наблюдал за ней, высматривал перемены в ее взглядах на меня или в обращенных ко мне словах. Высматривал хоть какие-нибудь признаки, способные дать мне знать, что Анна может питать ко мне те же чувства, что и я к ней. Мы жили в постоянном страхе, что произойдет нечто ужасное, но ничто не в силах заслонить то счастье, которое захлестнуло с головой, когда я убедился, что Анна меня хочет. Когда она сказала, что это не на один раз. И как с каждым днем с того момента мне жилось легче, потому что она была моей.
Но до чего же все это казалось несправедливым. Я любил Анну, а она меня, но наше время вместе, каким бы идеальным оно ни было, утекало капля за каплей, потому что тогда на острове мы начали медленно умирать. Я помню Анну в ее желтом бикини, такую худущую, что под кожей проглядывали все ребра. Помню запах ее горелых волос, когда я сжег сантиметров двадцать от хвоста-переростка. Помню ее взгляд на Рождество, когда понял, что она сдает, что она сдается. Захлестнувшие меня тогда страх и паника были даже хуже, чем ужас, испытанный при падении самолета, – потому что на сей раз никакой возможности спастись не было.
