Когда вышли на улицу, уже смеркалось. На западе над кровавым закатом блестели, пронизывая небо, синие стальные облака, похожие на крылья огромных налетающих эскадрилий; на волнистых полях лежал розовый свет, и они пенились в нем, как вечернее море. На востоке же небо умерло, побледнело, было непостижимо далеко от земли, а между, как влага, застыла девственно-прозрачная зеленая сфера, и в ней неподвижно, как мумии, стояли деревья. Ближе была деревня — черные туловища домов с красными зрачками окон… Иногда, разрушая этот трансцендентный покой, взлетали откуда-то с востока ракеты, летели, извиваясь, как скорпионы с огненными хвостами, вдруг замирали и рассыпались голубым светом.
— Сегодня ночью они что-нибудь начнут, — сказал фон Эльзенберг. — Diese Burschen, drüben. Клянусь всеми святыми!
Говорил он точно таким же тоном, каким сам Подберезкин говаривал о подобных вещах в свои корнетские годы, желая казаться холодным и знающим, скрывая не то радостное, не то жуткое волнение.
Казино помещалось в бывшей избе-читальне, и корнет не без интереса вошел туда. Посредине висела под потолком большая керосиновая лампа, напоминая людскую в старом подберезкинском доме, на столе в углу горела вторая настольная лампа, в избе было светло, тепло, но уже сильно накурено. Когда они вошли, находилось там шесть человек. Подберезкину бросился больше всех в глаза совсем молодой лейтенант огромного роста, мешковатый белокурый тевтонец в круглых светлых роговых очках, из-под которых глядели чистые, наивно-вопрошающие глаза. Здороваясь с Подберезкиным, он доверчиво улыбнулся, радостно потрясая протянутую руку. Судя по фамилии, принадлежал он к самой первой немецкой знати; офицеры между собой звали его Паульхен. Другой, обративший на себя внимание Подберезкина, был старший лейтенант с красивым самодовольным лицом того особенного типа, который корнет считал характерным для нового времени и совершенно не переносил. Люди этого типа, по-видимому, часто принадлежали к партии и считали, что они всегда правы. Это был именно герой нашего времени: звали его Корнеманн. Раньше он состоял, как узнал после Подберезкин, в дипломатическом ведомстве, был атташе при какой-то миссии. С Подберезкиным он с первого же разу стал холоден, почти неприятен. Другие показались вначале незначительными. В углу тихо играло радио, передавали новую танцевальную музыку; офицеры сидели вокруг стола с вином, коньяком и едой. Когда они с фон Эльзенбергом вошли, говорил как раз Корнеманн:
