В святоотеческом учении о Божественном промысле имеются ясные указания на то, что опыт греха может входить в состав Божественного попечения по отношению к человеку. Это со всей возможной определенностью утверждает св. Иоанн Дамаскин в своем «Точном изложении Православной веры»: «Попускается кому […] иногда впасть даже в постыдное деяние для исправления худшей страсти другого; как например, бывает кто либо такой, который превозносится своими добродетелями и отменными поступками; Бог попускает, чтобы этот впал в блуд, для того, чтобы он, чрез падение придя к пониманию собственной немощи, смирился, и, взывая, исповедал Господа» (Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение Православной веры. М., 1998. С. 113).
Разумеется, что подобная диалектика, чтобы не превратиться в соблазнительную казуистику («Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься»), требует жестких терминологических уточнений. Так, например, архиепископ Федор (Поздеевский), подытоживая святоотеческое учение о грехе, четко разграничивает «опыт порока» от «опыта греха» (см.: Архиепископ Федор (Поздеевский). Смысл христианского подвига. М., 1995. С. 151). Опыт порока, конечно, ни в какой мере не может стать ценностью и мудрее он никого сделать не может. Но если совершенный (или мыслимый) порок опознан затем именно как грех, он диалектически становится своего рода «педагогическим приемом» Провидения, демонстрирующим человеку его «немощь» и подвигающим его к Богу.
Роман с «Синей звездой» не только «безумие» лирического героя, но и источник некой «мудрости» и «горького счастья»:
На путях зеленых и земных
Горько счастлив темной я судьбою.
А стихи? Ведь ты мне шепчешь их,
Тайно наклоняясь надо мною.
Ты была безумием моим
Или дивной мудростью моею…
«На путях зеленых и земных…»
Мотив «горького счастья» в стихотворениях «Синей звезды» тесно связан с переживанием страсти как «немощи», болезни, парализующей собственную волю героя и героини.
Какой-то маятник злобный
Владеет нашей судьбою,
Он ходит, мечу подобный,
Меж радостью и тоскою.
— восклицает в минуту откровения лирический герой («Так долго сердце боролось…»), и следом за тем, как будто другими глазами смотрит и на себя, и на героиню:
Однообразные мелькают
Все с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
Такое переживание действительно ведет к «дивной мудрости». «Безумие» страсти исчезло — вместо объекта вожделения, «синей звезды», лирический герой видит перед собой
