… Ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.
«Ты не могла иль не хотела…»
Чем же являлась для лирического героя-блудника, лирическая героиня-блудница?
Это — богословски точное определение. «… Грех, где ни проявляется, везде ведет за собою мрак и слепоту […] он ослепляет и портит самые великие способности, превращает и губит самые обширные познания […] неотъемлемое свойство его предрасполагать человека к умственному помешательству, — писал архиепископ Иннокентий (Борисов). — […] Лишившись благодатного наития силы Божией, вышед из-под управления совести, рассудок в душе грешника становится жалким рабом господствующей страсти, которая для большего порабощения избодает ему очи, чтобы он не видел истины, доказывал и утверждал не то, что следует по вечным законам правды и долга, а что повелят гордость житейская, корысть и плотоугодие» (Архиепископ Херсонский и Тавринеский Иннокентий. О грехе, его видах и степенях и различных греховных состояниях. М., 1997. С. 37–38, 45–46).
Гумилев, в отличие от многих и многих авторов лирических любовных стихотворений, отличает любовь от блуда и сознает блуд — грехом. Мысли он иначе, изменился бы пафос, изменился бы тон — и вот тогда и H.A. Оцуп, и последующие критики признали бы, без сомнения, право за будущими биографами поэта анализировать стихи «о любви несчастной Гумилева в год четвертый мировой войны» не только на «нескольких страницах», но и в монографических «фолиантах почтенной толщины». Правда, тогда Гумилев не был бы Гумилевым, и символом его акмеизма не были бы «загадочные древние лики» православных икон, а — помянутая им самим фарфоровая статуэтка,
Где даме с грудью выдающейся
Пастух играет на свирели…
Описывая взаимоотношения лирического героя с «Синей звездой», Гумилев рассказывает об опыте греха и потому, естественно, акцентирует внимание на таких деталях, значение которых непонятно для читателей, незнакомых с православной сотериологией, учением о спасении души. В частности, среди всего многообразия эротических переживаний Гумилев особо настойчиво выделяет те, которые если и не были «табуированы» куртуазной традицией Серебряного века, то по крайней мере находились на ее периферии: стыд, жалость и сознание «немощи». В сочетании с «отрицательными» чертами гумилевской эротики, рисующими «безумие» страсти, эти переживания привносили в психологические коллизии изображенного Гумилевым любовного «романа» такую парадоксальную контрастность, что современники могли объяснить специфику эроса «неудачной книги» лишь эпатирующей «декадентской позой», воплотившейся на практике в дешевые эффекты и стилистические излишества. Между тем, если посмотреть на героя «Синей звезды» с сотериологической точки зрения, то пристрастие автора к «психологической изнанке» эроса становится понятным и закономерным.
