— Ну, как вы здесь? — Немец сидел; на откосе, руки у него были связаны. «Тяжеленько было волочь»; — мелькнула совсем ненужная мысль, напротив привалился Кузин с пистолетом в руке, лейтенант курил, нервно попыхивая папиросой.
— Как видите, — усмехнулся Кузин, — а где ваш жирняк?
Подбежал Фаломеев, спросил, задыхаясь:
— Ну, чего, Кузин, не убил немца? — Насмешливо улыбнулся: — Молодец.
— Не успел… — хмуро отозвался Кузин. — Что станем делать? — Он выбрался на край.
Фаломеев сказал:
— Да развяжи немца, куда он денется… — С летчика сняли ремень, и он вылез из воронки. Последним выкарабкался лейтенант, все сразу замолчали.
Поезд чернел сгоревшими вагонами, лежали убитые, издалека доносилась винтовочная и пулеметная стрельба, слышались глухие удары.
— Ну вот… — все так же хмуро продолжал Кузин, — это километрах в пяти, не больше, пойдем в ту сторону…
— Ты уверен, что бой в той стороне?
— А ты?
— Не знаю… Я на маневрах не бывал, может, это — эхо…
— Может, — кивнул лейтенант. — Только, по-моему, это стреляли с «юнкерсов». И моторы я слышал. И бомбы рвались.
Про Зиновьева забыли, он непривычно молча стоял на противоположном краю воронки.
— Стратеги… — вдруг с нескрываемой злостью произнес он, — маршалы… Где Красная Армия, где?
— Нету… Красной Армии. — Горькая складка пересекла щеку Фаломеева, он помрачнел, ткнул сжатым кулаком в сторону Зиновьева: — Ты! Совет подать хочешь — говори, а так — помалкивай… Кто еще?
— Врешь ты все! — взвизгнул Зиновьев. — Чего вы его слушаете, он всех нас продаст, помяните меня! — сел на корточки и закрыл лицо руками.
— Кто еще? — повторил Фаломеев, он вдруг сделался старшим, и это никто больше не оспаривал.
— Я думаю — в город? — вопросительно поднял брови лейтенант. — Герасимов, — запоздало представился он. — Я почему? Здесь много одежды… Переоденемся, немцы нас не тронут, а там видно будет. Я считаю — советские люди и под немцем советскими останутся… — Он смущенно замолчал, пафос сейчас был явно лишним.
— Немца — в расход, насчет переодевания — кто как хочет, и — на восток, — как заклинание проговорил Кузин: все само собой разумелось и обсуждению не подлежало.
Она не ответила, потому что вдруг увидела, как ковыляет по железнодорожному полотну мужчина в белой распущенной рубашке, а за ним две женщины в цветастых платьях.
— Господи… — она в растерянности посмотрела на своих попутчиков, — живые… Живые! — крикнула она изо всех сил. — Живые! — Она начала махать руками и звать этих случайно оставшихся людей, она чувствовала, что они сейчас дороже ей всего на свете. — Идите сюда, к нам! — звала она. — Идите, скорей!
