Рассказы, очерки. Фельетоны (1929–1931) | страница 15
— А индивидуальные туристы? — спросил Выполняев с дрожью в голосе.
Но кассир, как видно, не оценил глубоко индивидуальных свойств фабзайца Выполняева и порекомендовал ему прийти на другой день.
Выехал он на сутки позже своего коллективного соперника.
В станционных буфетах ему оставались только какие-то несъедобные пачки с желудевым кофе и щелоком.
— Позвольте! — хорохорился Выполняев.
— Экскурсия все съела, — говорили буфетчики. — Как раз перед вами проехала. Злые на еду.
— Что ж они ели? — со стоном спрашивал Выполняев.
— Обыкновенно. Судак ели.
— Неужели ели и крутые яйца? — плакался Выполняев, чувствуя голодную тошноту.
Поотощав в пути, единоличник прибыл к подножью ялтинской гостиницы «Девятый вал».
— Дайте-ка номерок подешевле, — сказал Выполняев, тяжело дыша.
— Подешевле не будет, — ответили ему.
— Ну что ж, давайте подороже.
— А где их взять? И дешевые и дорогие — все экскурсанты заняли. По заявкам.
И тут только запыленный единоличник заметил своих соперников. Они в одних трусиках бегали по коридорам гостиницы, обмениваясь радостными криками.
— Стадо! — презрительно пробормотал Выполняев, кривя рот. — Ездят по избитым маршрутам и только номера занимают.
Ночь он провел в лирической прогулке по набережной, а утром гордо и одиноко отправился на Ай-Петри.
Но у подошвы горы стояло шестьдесят восемь экскурсий, слушая шестьдесят восемь руководителей.
Полюбовавшись на гору издали, Выполняев побрел в город. По дороге его обогнала вереница автобусов с экскурсантами.
«Возьмите меня с собой! — хотел крикнуть Выполняев. — Я погибаю здесь один. Меня никто не уважает. Со мной никто не хочет говорить. Я одинок и грязен. Спасите меня!»
Но страшным усилием воли единоличник поборол в себе здоровое чувство самокритики.
Зато вечером, когда с вершины Ласточкина гнезда донеслись до него веселые звуки культхоровода, единоличник Выполняев не выдержал.
Он взобрался на скалу, пал на колени и, глухо рыдая, произнес:
— Простите меня. Примите меня. У меня осталось тридцать рублей. Я вношу их в общий фонд. Я не могу больше жить без общества.
Его простили, и уже на другой день он носился в тигровых трусиках вместе с прочими по пляжу, оглашая чистый крымский воздух радостными криками.
1930
НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ[9]
Теперь как-то не принято работать в одиночку. Многие наконец поняли, что ум — хорошо, а два все-таки лучше. Поэтому, когда редакции серьезного трехдекадника «Кустарь-невропатолог» понадобился художественный очерк о психиатрической больнице, то послали туда не одного журналиста, а сразу двух — Присягина и Девочкина. Поочередно поглядывая на беспокойного Присягина и на круглое, глобусное брюхо Девочкина, секретарь «Невро-кустаря» предупреждал:
