Я не люблю выспренних слов, но поверь, Зойка, милая, только в окопе по-настоящему понял, что такое Родина и как она мне дорога. Для меня в этом слове всё: и город на Украине, где я родился и рос, и улица, где живёшь ты, и школа, в которой мы с тобой учились, и незнакомый мне Свердловск, куда уехала мама, и вон та высота № 113, которую мы завтра на рассвете будем брать.
Я уже научился идти в бой без дрожи в руках и всегда стараюсь быть впереди. Говорят, героизм. А, по-моему, героизм вовсе не в таких поступках. Он состоит в том, чтобы подавить в себе всё низменное, что появляется от страха: желание отсидеться в окопе, спрятаться за чью-то спину, когда идёшь в атаку. В общем, это каждый раз победа над собой. Тебе не придётся меня стыдиться, я зажал в себе страх до такой степени, что он и не пикнет.
Однажды в бою я лицом к лицу столкнулся с немцем. Он был молодой, чуть постарше меня. Мы несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, и я почему-то вспомнил оловянные пуговицы на пиджаке деда Макара — наверное, глаза были на них похожи. Я не хотел стрелять первым. Не знаю, почему, это трудно объяснить. Наверное, на какой-то миг пропал боевой запал, а может, потому, что он стоял так близко, и я видел его глаза. Мне не хотелось убивать этого парня, такого молодого, ведь он ещё не жил. Но он вскинул винтовку, я — тоже. Он выстрелил и… промахнулся. А я — нет. Падая, он так смотрел на меня! Без ненависти, без укора, а только с острым осознанием того, что умирает. Мне до сих пор не по себе. Зачем мы убиваем друг друга?
Ты помнишь, любимая, мы впервые увиделись в январе. Ты шла по лестнице в школе мне навстречу, в белой пуховой шапочке, похожей на большой снежок. Мы посмотрели друг на друга, ты смутилась, прижалась к перилам, а я уже в ту минуту знал, что мы обязательно будем вместе. И сейчас конец января. Всего год прошел, а кажется, что ушло полжизни.
Как я хочу видеть тебя! Стоять с тобой рядом, держать тебя за руку и смотреть на цветущее поле. Я почему-то очень часто вспоминаю, как мы с тобой слушали жаворонков. Весной сходи туда без меня, а потом подробно напишешь, что видела и ощущала. И я буду представлять себе, что мы встретились на этом поле. А когда вернусь, то пойдем вместе слушать жаворонков. Очень хорошо жить, когда поют жаворонки.
Целую тебя, дорогая, отвечай скорее.
Леонид (всегда твой)».
Зойка кончила читать и молча смотрела перед собой. Сейчас ей представлялись пустыми и надуманными страхи, которые терзали её в больнице. Ну почему она не писала ему раньше? Разве может такая любовь разрушиться только оттого, что по её волосам пробежали седые пряди, а в голове временами стучат молоточками тысячи кузнечиков и глаза застилают рваные чёрные круги? Да, она совсем не та, какой была всего год назад, когда стояла с Лёней среди цветов в поле и слушала жаворонков. Но, может, он будет любить её ещё больше за то, что она столько выстрадала? А если с ним что-нибудь случится? Например, оторвёт руку или ногу, изувечит его красивое лицо или он ослепнет? Неужели она от него откажется? Да ни за что! Пусть безрукий, безногий, слепой, но только вернётся! Пусть вернётся — и другого счастья ей не надо.
