— Хороший двор! Тихий, зелёный. — подумал Венский, остановив машину около дома одного из своих прежних сослуживцев.
Он вышел из машины, и мягко захлопнул водительскую дверь. Коротко пропищал сигнал центрального замка.
Александр поймал себя на мысли, что непроизвольно оценивает обстановку, на предмет подвыпивших компаний, и странных прохожих. Он поморщился, провёл рукой по лицу:
— Параноик! — вынес он личное заключение собственной диковатой подозрительности.
Подъезд хрущёвской пятиэтажки, в которую он направлялся, был, как и двор тих и чрезвычайно чист. Таких домов на севере Москвы предостаточно, но не все жильцы могут похвастаться казарменным порядком в помещениях общего пользования. Венский любил порядок, поэтому, оценив обстановку, он одобрительно кивнул.
Легко поднимаясь по ступенькам, он скользил рукой по прохладному дереву перил, и мгновенно остановился, как только рука его соприкоснулась, с чем‑то липким и влажным.
Он брезгливо отдёрнул руку, морщась и шумно выпуская воздух из лёгких.
— Ну что за гады? — негодующе прошипел он, обращаясь сразу ко всему подъезду, просматривая сверху донизу лестничные пролёты.
Запах машинного масла, отчётливо бил в нос.
— Ну что за люди? — каким‑то плаксивым тоном повторил вопрос Венский.
Дальше он поднимался не торопясь, внимательно осматривая перила, а на четвёртом этаже остановился, и некоторое время, изучал информативную надпись, процарапанную на побелке возле одной из квартир: «Здесь живёт Катька».
Венский покачал головой, хотел, было произнести слова осуждения, но вместо этого у него получилось длинное: «За–а-ануда».
Он глубоко вздохнул, расстраиваясь противной противоречивости собственных мыслей. На секунду закрыл глаза… открыл… ещё раз шумно и резко выдохнул, и уже не останавливаясь, и ни на что, не заглядываясь, в несколько прыжков преодолел последние два лестничных пролёта, и сильно нажал на кнопку звонка нужной ему квартиры.
В квартире долго ничего не было слышно, потом тяжёлые шаги, крайне медленно приближающиеся к двери, словно из ниоткуда, долгая возня с замком, и, наконец, дверь медленно, на половину открылась. Из‑за неё на полкорпуса высунулся небритый, и здорово помятый здоровенный детина.
