Среди рабочих пошел слух о том, что у начальства в вагончиках тепло. Поэтому нам пришлось спать с приоткрытыми дверьми. Нас прибили бы, если бы мы не продемонстрировали, что у нас настолько холодно, что даже дверь закрывать не надо.
Спали в унтах, зипунах, шапках, наверх одеяла. Кусок колбасы клали за пазуху, а утром, когда ели, все равно внутри был ледяной слой. Пить не могли, нужно было на костре растапливать воду, но при сильном ветре это было невозможно. Ели ледяной хлеб. Началась катастрофа.
Наш главбух, которому нужно было выдавать зарплату, не мог писать, потому что чернила в ручке замерзали. У нас было несколько бочек сала, мы сделали плошки, туда клали сало, какую-нибудь тряпочку, поджигали — и таким образом он обогревал ручку.
Мы дали телеграмму Кортунову, министру газовой промышленности, по аварийной рации: «просим помощи, ситуация критическая, аварийная». Буквально на следующий день из Москвы прилетел вертолет МИ-6 с электростанцией.
С этого начался наш развал. Наши романтические идеи стремительно сокрушались. У нас сухой закон, а все пьют одеколон, у нас правое дело, железный принцип, а вместо этого приходится сдавать недоделанные дома.
Все это закончилось реальным побоищем, в которое были вовлечены практически все. Меня как-то скрутили и я, вырываясь и увидев главного инженера Игольникова, прокричал ему:
— Жидовская морда!..
Недавно он у меня спрашивал, почему я так его назвал. Он прекрасно осведомлен, что я не антисемит, а я точно знаю, что он никакого отношения к иудеям не имеет. Просто страсти накалились до такой степени, что выплеск происходил невероятный и непредсказуемый...
Мне бы друзей таких, как те мои враги!
