— Глазам не верю! — воскликнул он, подскакивая к предмету обожания, который на полголовы возвышался над его собственной макушкой. — Дуня, неужели это вы?
Дуня с удивлением посмотрела на незваного кавалера.
— Я, — сказала она. — А шо?
— Просто никак не ждал увидеть вас одну, без мамы.
— Мама борщ готовыть, — ответила Дуня. — А мэнэ послала аппэтыт нагуливать.
— Ах, Дунечка, если б вы знали, какой аппетит вы мне нагуляли за эти дни! — Илья Наумович прижал руку к сердцу. — Почему я вас ни разу не видел на концертах в клубе? Для кого я их, по-вашему, устраиваю?
— Для артыстов?
— Ах, Дуня, если б вы знали, как мне наплевать на всех артистов оптом и в розницу! Всё было организовано ради встречи с вами, которую вы так упорно игнорировали.
— Мама каже, шо концерты — це вертеп, — покраснев, сказала Дуня. — Шо культурни люды на концерты нэ ходят.
— Дунечка, у вас такая предусмотрительная мама, что я прямо удивляюсь, как она вам позволила родиться на свет. Мир — это такой вертеп, что культурным людям просто опасно в нем рождаться. Вы разрешите прогуляться с вами?
— Так я вже домой шла.
— Тогда я вас провожу. В этом вертепе столько хулиганов… — Илья Наумович изогнул руку полукольцом, как бы приглашая Дуню на него опереться.
— А шо вы им сделаете? — спросила Дуня, механически продевая свою лапищу в предложенное ей полуколечко. — Вы ж такый малэнькый…
— Малэнькый, алэ злый, як собака, — заверил ее Илья Наумович, элегантно ведя по дорожной грязюке. — Можу покусаты.
— Ой! — испугалась Дунечка, выдергивая руку. — Так вы скажэный?[4]
— Что вы, — Илья Наумович вернул ее руку назад, — я просто отважный. Ваше присутствие и моя любовь придают мне смелости. Вот гляжу я на вас, Дунечка, и мне хочется быть маленьким отважным странником, затерявшимся среди ваших холмов.
— Та ну вас, — покраснела Дуня, чувствуя, как сердечко ее тает, — прыдумалы ж холмы какие-то…
— Горы, Дунечка, горы… С опасными перевалами и ложбинами, где одинокого странника подстерегают злые разбойники… Ого, одного уже вижу! — Илья Наумович остановился и гневно указал пальцем на огромную, темнеющую в сумерках фигуру, которая, прислонившись к забору, лузгала семечки. — Ваш ухажер вас дожидается? Подстерегает вас? Сейчас вы увидите, какой я маленький…
— Та якый ухажер… — начала было Дуня, но Илья Наумович уже подскочил к фигуре и с размазу залепил ей оплеуху.
— Это тебе, чтоб не караулил чужих женщин! — объявил он.
— Та шо ж це такое, — обиженно удивилась фигура. — Стою, лузгаю семочкы, никого нэ трогаю… Вы сдурели, Илья Наумович, чы шо?
