ТОСКАНА
Виареджо, итальянский Схевенинген,[23] лежал словно мертвый под ослепительными лучами солнца. Я отдохнул немного на песочке после утреннего перехода. Виареджо — это широкий бульвар с уродливыми виллами и гостиницами да старые рыбацкие посудины на берегу в южной части города, точь-в-точь Схевенинген, только суета помельче, да и пляж, конечно, не такой красивый.
К югу от Виареджо простирается самый большой в Италии лес пиний — вы представляете их себе, конечно, по пейзажам вроде «Вид на Неаполь с Везувием на заднем плане»; пинии — мастера колыхания и шелеста, огромные пушистые опахала, которыми обмахивается матушка-земля. Больше часа я шел по этому лесу, по временам взирая на высокие деревья, как мальчик с пальчик на старших братьев. Температура воздуха была в пол не летняя, и я сочинял про себя глумливую оду в честь тех, что сейчас грелись у домашнего очага. Я был, конечно, несправедлив к этим беднякам — ведь у очага тоже была летняя температура.
Дорога, на которую я вышел, привела меня к широкому и пустынному озеру Массачукколи, заболоченному зеркалу воды на фоне далеких гор, выглядевших отсюда еще весьма импозантно. На берегу озера стояла вилла, где жил и работал Пуччини. Когда-то по водной глади скользил вдохновенный взгляд маэстро, теперь по ней скользят гидропланы итальянской авиации, для которых озеро стало учебным полигоном.
Когда сгущались сумерки, на горизонте возникла Пиза, и я решил добраться до нее. Часа через полтора я уже проходил мимо падающей башни и думал: «Сейчас удобный момент, чтобы, простояв сотни лет, она расплющила меня в лепешку». Но башня собрала все силы и устояла. Вид у нее был такой сверхъестественный, что я специально ускорил шаг, чтобы не увидеть ничего наполовину и тем самым не лишать себя возможности увидеть все при дневном свете полностью и сразу. Сейчас это было вроде аванса.
Порядочно проплутав, я нашел себе наконец пристанище у двух безобразных, но радушных женщин, в большом и мрачном доме, расположенном в глухом переулке. Это был настоящий постоялый двор, где за четвертак давали приют всякого рода странствующей публике. Тем же вечером я успел подружиться с художником-велогонщиком-футболистом-поэтом-композитором и его женой — лицами, очень достойными карандаша и бумаги.
В одной комнате со мной спали три молодых парня, с превеликим удовольствием обучавшие меня итальянским ругательствам. В Пизе я провел целую неделю. Конечно, этого мало, здесь нужно было пожить хотя бы полгода, как Байрон или Шелли, чтобы совсем освоиться с городом и его историей. Пиза этого стоит.
