Часов около трех я снова был в Сарцане и зашел пообедать в небольшую таверну на окраине. Немного погодя вошли молодые люди, с которыми у меня завязался разговор; я нарисовал одного, они угостили меня вином. Я дал себя уговорить остаться, и с четверкой парней мы отправились пешком в Фортеццу, прекрасно сохранившуюся крепость эпохи Возрождения, расположенную высоко над городом, с головокружительными куртинами, мощными, выступающими далеко вперед равелинами, опоясанную вокруг глубоким рвом, похожим на заросшее травой ледниковое русло. Оттуда мы пошли напрямик через поле в dopolavoro. Dopolavoro — буквально: «после работы» — заведение, которое есть почти в каждом населенном пункте, что-то вроде клуба для отдыха мужчин, где можно ничего не заказывать. Сегодня было воскресенье, и устраивались танцы под патефон. Посреди зала, полного гостей, отвели место для танцев; девушки стояли, робея, вдоль стен.
Раза три я причаливал к ним с поклоном, но мое приближение, казалось, производило на них парализующее действие, они застывали, как колонны. Видя это один из моих новых друзей пришел в сильное волнение и стал мне объяснять, что они танцевать хотят, но не смеют. Он упросил одну подружку составить мне компанию, но и на сей раз я остался с носом, так что в конце концов плюнул на всю эту канитель. Тогда ретивый приятель во что бы то ни стало решил принудить меня танцевать с ним самим, и стоило немалого труда убедить его, что у меня от танцев кружится голова. В южных странах танцующие мужчины — обычное дело. Другой парень просто стоял и смотрел, как и я; на мой вопрос, почему он не танцует, он ответил: они не хотят со мной танцевать, потому что я помолвлен.
В какой-то момент все девушки вдруг метнулись к дверям и в один миг исчезли, словно привидения, которых неслышимый бой невидимых часов гонит прямо из шумного веселья назад в могилы. Тут я неожиданно заметил целую роту мамаш, матрон и других надзирательниц, не спускающих глаз со всего окружения; это был настоящий человечий рынок.
Потом мы все вернулись в ту же самую таверну, где за длинным столом была задана большая трапеза. Мои застольники пели песни, отбивая ритм ударами кулака по столу, так что им аккомпанировала вся посуда. В итальянских песнях метр более скрытый, чем в наших; для неопытного уха они кажутся вообще лишенными всякого метра и льющимися свободно, как песня дрозда например, но сами итальянцы хорошо его чувствуют. Вот вам одна из вещей, над которыми задумываешься: а нет ли в их жизни какого-то подспудного лада, глубинного порядка, для восприятия которого нам, северянам, просто не хватает соответствующего органа чувств?
