Любого из нас можно рассматривать как человека, завязшего на пути к некоему идеалу, который ему мерещится; как чистое порождение сущности этого индивида идеал носит сугубо личный характер. Один человек может приблизиться к своему идеалу значительно больше другого. Портретируемый будет самым приятным образом поражен, если художник отождествит модель с ее собственным идеалом. «Я в самом деле так выгляжу!» — думает он в восхищении, а внутренний голос ему кричит: «Я и вправду таков, каким всегда хотел быть! Во всяком случае, посторонние, кто это увидят, а со мной не знакомы, будут думать, что я именно таков, каким всегда хотел быть».
И художника награждают благодарным взором за то, что он с первого взгляда лучше других понял, что творится в душе этого человека. Значит, рисовальщик или живописец, взыскующий наибольшего успеха, всякий раз должен спрашивать себя: «А каков идеал этого человека?» — и после на него равняться. Само собой понятно, что тут не нужно долго раскидывать мозгами, ведь и у художника, и у его натуры это часто сидит в подсознании. Идеал нашего славного возчика прятался неглубоко, а благодаря легкому опьянению стал осязаемым на ощупь. Я ему здорово потрафил, и он дал мне за работу пять франков.
Ночевать меня послали в маленькое кафе, где заправляли женщины; одну я успел нарисовать, пока она сидела с вязальными спицами у чугунной печки, придававшей уют вполне по-современному обставленной комнате.
Утром чуть свет я был уже на ногах и через час увидел перед собой серо-коричневые, стремительно бегущие воды Роны. Дорога бежала вдаль вместе с рекой, дома навстречу мне попадались все чаще, пока их не стало так много, что можно было сказать: вот я и в Лионе. От истории города сохранилось мало следов, и скоро чувствуешь, что гулять по нему больше не тянет. Сначала я пошел обменивать деньги; по сравнению с тем, что я имел, уезжая из Амстердама, я стал на шесть гульденов беднее; дольше так не могло продолжаться. Поэтому я направился к консулу, чтобы узнать, имею ли я право в этой стране зарабатывать деньги своим собственным манером. Консул, француз, не знал, что ответить, и послал меня в комиссариат. Тот был совсем рядом, но открывался через несколько часов. Это время я убил, бродя по городу, но мне так хотелось поскорее выбраться из него, что я нигде не застревал, даже перед цветными витражами собора. Красиво место, где милая, мирная Сона бросается в объятия страстной, неистовой Роны и всецело ей отдается — предостерегающий пример матерям еще не пробудившихся дочерей.
