В бешеном ритме больших городов людям не хватает времени подумать о том главном, от чего зависит их будущее, судьба детей, внуков.
«А что толку, что ты без конца думаешь об этом?» — кажется, Валин голос? Может, Петровского? Нет, скорее, Марины.
Я спорил с ними, сидя за одним столом, спорил в мыслях в бессонные ночи и во время прогулок по проспекту, по парку Челюскинцев.
Но в то утро мне даже спорить не хотелось со своими оппонентами — так хорошо, бодро чувствовал себя. Бывают минуты, когда отступают все глобальные и житейские тревоги, страхи, заботы, переживания.
Любовался встречными женщинами с игривой мыслью, что старый эстет может себе позволить такую роскошь. Не так уж часто привлекали они мое внимание. Радовался, что наши женщины научились красиво одеваться — не хуже чем в любой европейской стране.
Вошел в комнату своей кафедры.
Большая кафедра — по количеству людей. Большая комната. Хлев. Просторно, но неуютно, несмотря на все мои и коллег моих старания. По насыщенности стендов наглядной агитации мы держим чуть ли не первое место. Но уют создают не только стенды, портреты, диаграммы. Каждое замкнутое пространство требует своего интерьера, а он создается соответствующей мебелью. Мебель же — казенная. «От казенной мебели — казенные мысли», — пошутила как-то наша веселая аспирантка Наташа Селец.
В комнате было многовато для раннего часа, когда шли лекции, преподавателей, хотя я не удивился: на конец дня назначил заседание кафедры, все «подтягивают» свои бумажные дела, рабочие планы и отчеты.
Я обычно с порога ловил настроение коллег, когда случалось что-то необычное, даже если схлестнулись между собой две женщины. А тут ничего не заметил.
— День добрый, товарищи. А день таки добрый. Я шел от самого дома пешком…
— Ты не слышал? — спросила Софья Петровна. — Убили Индиру Ганди.
Подхватился всегда шумливый, падкий на сенсации и склонный к интригам доцент Барашка:
— Они всадили ей восемь пуль в живот.
Само сообщение ошеломило. А тон Барашки — показалось, что он смакует трагедию, как нередко факультетские сенсации, — возмутил, нет, не возмутил — оскорбил, словно не тем тоном, нетактично сообщили о смерти родной матери.
Почему я поднял портфель высоко к груди и почему, по какому рефлексу уронил его на пол с грохотом — сообразить и объяснить не могу. Почему крикнул — понимаю.
— Не смейте так! Не смейте! Мать убили!
Крик мой всех удивил, Барашку — поразил. Он тут же обратился к коллегам, обиженный, злой:
