Данилов молча надел шинель, подпоясал ремень с пистолетом. Мое присутствие как бы игнорировал.
— Так можно взять Иванистову? Буркнул:
— У тебя же приказ командира дивизиона.
— Спасибо.
Повернулся ко мне, лицо его обрадовало: нормальное лицо — красивое, веселое.
— И замечание тебе, товарищ комсорг. В театр не берут, в театр девушку приглашают.
— Спасибо, Саша. Ты гжечный кавалер, как говорит Ванда Жмур. Между прочим, она о тебе так сказала. Меня она называет белорусским лаптем.
— Она любит тебя.
— Ты уверен, что это любовь?
— Ванда сама сказала мне.
— Рекламщица!
— Скажи, Павел, это выдумка Шаховского?
— О чем ты?
— Приглашение… самой красивой…
— Нет. Если честно — Кузаева. После приезда жены он добрый.
— Добрый… — Скулы у Данилова снова напряглись, и я поспешил распрощаться, не трожь лихо, пока тихо.
Хотя времени у нас еще хватало и дорога недалекая — от батареи до театра километра три всего, мы почти бежали. Такой темп задала Лика. Но она же и запыхалась. Одышка ее не понравилась: здоровое ли у девушки сердце? Призывная комиссия не очень вслушивалась. Да и Пахрицина могла не обратить внимание, если рядовая не жаловалась. Почистить дальномер — нагрузка небольшая. Снаряды, слава богу, девчатам не приходится грузить, с такими стрельбами на каждой батарее хватит боевого запаса на год.
— Что вы так запыхались, Лика?
Она остановилась, в-вечернем полумраке лицо ее показалось неестественно белым.
— Это от счастья, товарищ… Это от счастья, Павел.
Я сам, только мы вышли за позицию батареи, попросил ее обращаться в этот театральный вечер не по уставу.
— Вы не представляете, какая я счастливая. Письмо от папы… Подписан мир. Мир! Павел! Какое счастье! Какое счастье!
Я скептически отнесся к ее радости по поводу подписанного с Финляндией перемирия. В офицерском зале столовой я склонялся к мнению тех, кто считал слишком почетным выход финнов из войны безнаказанными. Не зная деталей соглашения, офицеры высказались о необходимости требования суда над военным правительством.
— И я иду в театр! Боже мой! Я так растерялась, когда вы пригласили. Я испугалась, что это шутка. Злая. Простите.
Испуг ее я заметил там, в казарме.
Был час «личного времени». Я знал, что девчата используют его для мытья головы, стирки, шьют, штопают чулки — самое слабое в девичьем обмундировании. Кум стонет: «Горят они у них, что ли? К портянкам нужно вернуться». Несчастный портяночник!
Я постучал.
— Айн момент! — крикнула Таня Балашова по-немецки. И тут же приоткрыла дверь, полураздетая, в одном бюстгальтере, в панталонах. Окинула, стукнула дверью, пискнула: — Девчата! Павлик!
