— Я разобью ему морду, если это он!
— Кто?
— Цыган.
— Нет! — Глаша приподнялась, схватила меня за шинель. — Нет! На него не думай. Как ты можешь? Данилов — честный человек, он один знал… — Девушка опустила глаза, подумала, вздохнула и очень искренне призналась: — Хорошо. Я скажу тебе. Только пока что между нами. Дай слово.
— Даю слово.
— Мой муж — Виктор.
— Масловский?!
Ха-ха! Мой земляк, мой друг! Злейший, как полагали, женоненавистник в дивизионе. Как он гонял бедняжек прибористок! Как они боялись его! Офицеров так не боялись. Ай да Витя! Ай да мастак! В свободные часы пейзажи писал на холстах от старых мешков. Философские книги читал. Намастачил.
Стало до невозможности весело. Солнце выглянуло. Ветер потеплел. Машина притормаживала. Справа потянулось озеро. Можно и остановиться, пообедать. Схватил Глашу за голову, притянул, поцеловал в лоб, весело крикнул:
— Черти вы полосатые!
Радость моя взбодрила девушку.
Жаль, Старовойтов не остановился у озера. С каким наслаждением и радостью, удивляя лейтенанта, шофера своим настроением, выпил бы я чарку обещанной водки за Глашино счастье. Витька поросенок, что так таился, но человек он серьезный, глубокий. И верный.
Дай, Виталий, чарку! Заснул ты там, что ли?
Дорога, как и большинство довоенных дорог в северных лесных краях, петляла между скалистых холмов, озер, болот. А тут попался прямой отрезок, версты три-четыре, — как стрела в просеке соснового бора. Просека широкая, метров по сто по обе стороны дороги, — вырубили оккупанты в страхе перед партизанами.
Километра за полтора впереди нас шел какой-то высокий фургон — ремонтный или санитарный.
Через несколько минут за этой машиной, над самыми верхушками сосен появился самолет. Шел на нас. С носа силуэт нелегко узнать, потому я, старый зенитчик, даже и не подумал, что это вражеский. С лета сорок первого не видел их на такой высоте — буквально прессует дорогу. И вдруг в том месте, где только что виднелся фургон, взвился черный султан. Бомба!
Я взвалился на кабину, забарабанил кулаками по верху:
— В лес! В лес! В лес!
Куда в лес? Ни одного съезда. Ни одной прогалины среди густых пней и всходов молодого осинника. Нигде не проскочим. А главное — время. Что значит «мессеру» полтора километра? Он приближался со скоростью снаряда. Шел в лоб, будто хотел таранить нашу машину. Вижу шлем, глаза пилота, его руки. Нажимает гашетку?.. Чего ждать? Штурмовочной бомбы? Или очереди крупнокалиберного пулемета? Навалился на Глашу, прикрыл ее собой. Пулемет! Я помню это глухое бомканье сквозь гул моторов. С первых дней войны помню, когда они обстреливали батарею. Над нами взвихрилось облако. Чего? Боже мой! Мука! Он прошил мешки. Значит, пули пробили ящики со снарядами. И мы не взлетаем в воздух? Мы живы?
