Еще один убитый враг не произвел бы такого тяжелого впечатления, если бы не хлеб, залитый кровью.
Преодолевая боль, я пошел к Семену.
— Смотри — драпанет.
— Никуда он не драпанет. Нужно похоронить того…
— Ты что? — вызверился Тамила. — Больше тебе нечего делать?
— Все же человек.
— Человек! Человек, конечно. Но не буду я копать ему могилу.
— Выкопает товарищ.
— «Товарищ»! Назови его своим товарищем.
— Благодари бога, что они не похоронили нас в озере.
— Хорошенький совет дает мне комсорг — помолиться.
— Не заводись.
— А ты не каркай. Не вздумай рассказать своему Колбенко, как мы зевнули. Ох, зевнули. Простить себе не могу.
— Могила.
— Скажи, зачем они взяли наше обмундирование?
— Очень просто: чтобы легче прятаться, легче еду добывать. Зашли бы в карельское селение, у карелов же финский язык.
— А что, своего нет? — удивился Семен.
— Есть диалекты.
— А что мы стоим как пираты? Младший лейтенант Шиянок! Старшина Тамила! Бойцы Красной Армии! Позор! Плюнуть на себя хочется! — Семен ругнулся многоступенчато, забористо. — Принеси обмундирование. Не хочу смотреть на кровь его поганую.
— Кровь человеческая.
— Прочти мне политграмоту.
Пленный лежал ничком, но при моем приближении вскочил и, видно было, обрадовался именно мне, начал говорить, явно слова благодарности — глаза благодарили.
Кровью был залит мой мешок и штаны Семена. Он вернул мои, а свои долго полоскал в озере, тер песком, галькой. Натянул мокрые. А когда, обуваясь, выявил, что злодеи кроме моей фуражки не взяли и портянок наших — побрезговали, что ли? — скривился в усмешке:
— Гады! Чистоплюи!
Сначала договорились, что Семен сходит за лопатой и заберет мою фуражку, свои трусы, портянки. Но когда он отошел, я окликнул его и вместе с пленным догнал.
— Ты чего?
— Неразумно дробить наши силы.
— А-а, дошло до тебя, что в этих лесах их не двое. Тут можно до конца войны проплутать, особенно если такие разини, как мы с тобой, будут ворон ловить.
Семен был гневно безжалостен к себе. Но ко мне его отношение заметно изменилось. Он не выказывал его словами, речь его по-прежнему была дерзко грубой. Но в том, что он говорил, а скорее, в молчании, в выражении глаз я прочитал благодарность мне. За что? Скорее всего, за то, что я не позволил ему убить человека. Врага, но безоружного.
Избу он снова осмотрел по-хозяйски, особенно ласково глянул на озеро. Сказал, словно отвечая на мои сомнения:
— Нет! Пост будет здесь! Только уговорим Кузаева баб сюда не посылать! Рыбаков пошлем! Рыбаков!
