Я подскочил, выбил сумку, выхватил ремень, толкнув в плечо, развернул девушку, заломил ей руки назад и скрутил их. Ванда не сопротивлялась.
Василь дал ей в плечи тумака ее же сумкой, набитой письмами и газетами, зло выругался.
Катя ойкнула и испуганно попросила:
«Мальчики, мальчики, не нужно так!»
«Мы вам не мальчики! Мы — командиры! А ну, вперед! Бе-гом!»
Но пробежали мы всего несколько шагов, даже Василю было не под силу: метель забила дорогу на улице, где от летнего пожара остались одни фундаменты, — свернув, легко шугануть в погреб под бывшим сарайчиком для дров. Об этом предупреждал комендант города, на проезжей части втыкались колышки.
Кроме того, услышал всхлипы, не Ванды — Кати. Стало стыдно. «А на нее за что цыкнул? Ее благодарить нужно».
Пошли тяжелым ходом, меся снег. Ванда упорно молчала. Я понимал, что превысил власть: связывать руки не было необходимости.
И я ожидал, что в обиде гордая полька вывернет на меня не одну бочку архангельской портовой брани. Молчала. Странно молчала. Такая болтушка! В первые дни, пока немного не обучили, ни одному командиру не давала слова сказать. Значит, чувствует вину. Понимает, что не с фанфарами должны ее встречать с «английского бала». Неглупая же девушка. Однако не удержалась от искушения. Вот психологическая загадка, которую мне, командиру, комсомольскому организатору, следовало бы разгадать.
Сопка немного прикрыла нас от северного ветра. Но протоптанную тропинку занесло снегом. Хорошо, что еще в начале зимы отметили ее колышками, а на крутых спусках канатами, за них можно удержаться. А то неизвестно, куда бы зашли. Остановились отдохнуть. Повернулись от ветра. Смахнули с лиц снег. А у Ванды волосы выбились из-под шапки, и налетевший в них снег свисал козырьком на глаза, на нос.
Василь и перед тем несколько раз выругался и тут — снова, но не зло уже, скорее удивленно.
Катя сказала:
«Товарищ командир, объясните ему, что так некрасиво».
«Пырх!»
«Пырх — и нет пана?» — вдруг засмеялась Ванда.
Вот чертовка! Выходит, с нее как с гуся вода.
Хотелось увидеть ее плач, а она — смеется.
«Что так долго?» — спросил я у Кати.
«А меня угощали кофе. С ликером, с пирожными. И потом я потанцевала…»
«И ты?!»
Пырх снова не выдержал, но его крепкие слова на этот раз скорее от зависти за кофе, за ликер.
«А как вы думали? Не могла же я подхватить ее на руки и вынести: Ванда не дитя малое. Вы не думайте, что мы там одни танцевали. Там еще девушки были. Две врачихи. Две переводчицы… Буфетчица. Живут они там — будто и войны нет». Катя грустно вздохнула.
