В одном своем письме Луи Куперус сетовал:
Куда мне податься!
Как я мог все это знать!
Я — поэт, мечтатель, художник, искатель, трубадур, что я знаю об этой теме!
Я ничего не знаю о ней.
Но я постоянно о ней думаю: во мне не осталось ничего другого: война, только Война и бегство от нее.
О, вот бы никогда больше не думать: наслаждаться изяществом книги, картины, античной скульптуры, погодой, игрой света в облаках, запахом цветка, полетом птиц.
Как было бы чудесно, быстро — душой, всего лишь мыслью, чувством — воспарить, прочь от этой земли, в лазурную летнюю ночь.
Целую неделю я парил в лазурном небе над Стамбулом, все предвещало, что я получу русский паспорт и через Болгарию отправлюсь в Москву.
Я уже представлял, как вновь поступлю в университет в Москве. На родине я хотел стать писателем, теперь же я хотел попытать судьбу в Москве. Я бы мог писать по-русски и стать русским писателем иранского происхождения.
Может, Луи Куперус и не мог радоваться игре света в облаках, запаху цветов и полету птиц, пока был вынужден жить в Германии во время войны. А я мог; всю неделю я приходил на Галатский мост, ложился на теплые камни и смотрел на облака и птиц, которые стаями то садились на воду, то вновь взлетали.
Я посетил все мечети в городе и, словно помешанный, разговаривал с воронами, обитавшими в этих мечетях: «Ворон! Еще пара дней, и я буду в Москве!»
Однажды вечером, услышав, как сотни воронов каркают в кронах деревьев на площади Таксим, я прокричал на персидском: «Эй, турецкие вороны, мне передать от вас привет московским?»
Они взлетели, шумно хлопая крыльями.
Турки смотрели на меня с удивлением: «Что прокричал этот человек?»
Это была длинная неделя ожидания и короткая неделя счастья.
Утром следующего понедельника я вернулся в русское посольство, чтобы забрать паспорт, который мне должна была обеспечить международная солидарность пролетариата.
Я позвонил в домофон и знакомый голос спросил:
— Чего тебе?
Я прошептал:
— У меня встреча с послом.
— Посла нет, — ответил голос.
Я подождал немного, еще раз нажал на кнопку, но никто не ответил. Я вновь позвонил, но аппарат молчал.
Я встал у ворот. Ровно в пять часов вечера на улицу вышел военный. Он даже не посмотрел в мою сторону.
— Товарищ, — сказал я робко, — может, вы знаете, когда посол вернется в посольство?
— Нет, не знаю, — сказал он и попрощался со мной.
После этого в течение шести месяцев я каждое утро приходил к посольству, звонил в домофон и спрашивал:
