Она обхватила мою шею, лицом уткнулась мне в грудь и расплакалась. Но проявить мягкость в решительный момент было нельзя.
— Сейчас же возьми себя в руки! — сказал я со всей строгостью, на какую я только был способен. — Как тебе не стыдно? Ты ведь дочь коммуниста. Иди и переоденься. Будет сигнал, придешь и встанешь рядом со мной. Ты веришь мне?
— Да, Саша, верю.
— Вот я и говорю тебе: ты должна жить, и то, что мы делаем, — единственный путь к жизни. Ты понимаешь, Люка? Мы должны жить, потому что должны мстить. Беги скорее.
Она убежала и вскоре вернулась, переодетая в мужскую одежду. В руках у нее была метелка.
— Метелку я взяла на всякий случай, а вдруг меня спросят, что я здесь делаю, — оправдывалась она.
Люка вынула из-за пазухи мужскую верхнюю рубаху и дала мне.
— Зачем это? — спросил я.
— Надень.
— Я ведь в рубахе.
— Надень.
— Зачем?
— Саша, прошу тебя, надень. Она принесет тебе счастье.
— Люка, любимая, не надо, это суеверие. Да и некогда мне.
— Нет, ты наденешь! Ты должен! — заупрямилась она и стала стягивать с меня пиджак.
— Если не хочешь сделать это ради меня, то сделай это ради своей дочери. Ты говоришь, что она тебе дороже всего на свете, так сделай это ради нее. В этой рубахе ты пройдешь через все опасности. А если ты пройдешь, то и мы будем жить.
Я быстро надел рубаху и положил конец разговору. Улыбкой радости засияло лицо девушки. Она меня поцеловала в губы и поспешно выбежала из барака.
Французский еврей, работавший вместе со мной и наблюдавший эту сцену, подошел ко мне и серьезно сказал:
— Не смейся над рубахой. Это счастье. Люка принесла тебе счастье.
В половине пятого вернулся из северного лагеря Бжецкий со своей группой. В это время показался во дворе унтершарфюрер Гаульштих. Шлойме Лейтман побежал к нему навстречу.
— Господин унтершарфюрер! Нам приказали закончить нары, а у нас нет точных указаний. Столяры стоят без дела. Может, вы на минутку зайдете?
Гаульштих направился к бараку. За ним следовал капо Шмидт. Когда я это заметил, то выбежал к Бжецкому:
— Забери Шмидта. Он не должен войти в барак.
Бжецкий взял Шмидта за руку:
— Не ходи туда, — сказал он ему.
— В чем дело?
— Если хочешь остаться в живых, не вмешивайся. Почти все офицеры уже перебиты. Следят за каждым твоим шагом. Не вмешивайся, говорят тебе.
С дрожью выслушал Шмидт слова Бжецкого. Губы его затряслись, он не мог произнести ни единого слова.
Лейтман пропустил Гаульштиха вперед и дал ему подойти к нарам. От первого же удара унтершарфюрер распластался на полу, раскинув руки. Маленький сухонький Шлойме так ударил топором фашиста, что не было надобности повторять удар.
