Бабка всегда тщательно выбирала момент, чтобы поговорить со мной. Иногда, обычно раз в неделю, она брала меня с собой на прогулку или поджидала меня на веранде, лишь бы оказаться со мной вдвоем. Поскольку она целых тридцать два года была замужем за Паппи, то хорошо изучила искусство молчания. И могла подолгу гулять или качаться в качалке, не произнося почти ни слова.
— Как кофе? — спросила она. Я едва ее расслышал из-за грозы.
— Отлично, ба, — ответил я.
— Чего хочешь на завтрак?
— Горячих хлебцев.
— Ну тогда я сейчас их напеку.
По воскресеньям мы обычно никогда никуда не торопились. Спали дольше, хотя сегодня нас рано разбудил дождь. А на завтрак забывали про привычные яичницу и ветчину, а просто как-то перебивались на хлебцах с патокой. И работы в кухне было поменьше. В конце концов, это ведь день отдыха.
Качалка тихонько раскачивалась, ее ржавые цепи мягко поскрипывали над головой. Над дорогой ударила молния, где-то в стороне фермы Джетеров.
— Мне нынче сон про Рики приснился, — сказала Бабка.
— Хороший?
— Да, очень хороший. Что война вдруг кончилась, но нам забыли об этом сказать. И однажды вечером сидим это мы тут, на веранде, слушаем радио — и вдруг видим, что по дороге к нам бежит какой-то человек. И это Рики. Он в своей армейской форме и кричит, что война кончилась.
— Хорошо бы и мне такой сон приснился! — заявил я.
— Думаю, это Господь нам что-то хотел сообщить.
— Что Рики возвращается?
— Да. Может, не прямо сейчас, но что война скоро кончится. И я однажды погляжу на дорогу и увижу, что он уже идет через двор.
Я посмотрел на наш двор. На нем образовывались лужи и потоки, которые бежали в сторону Спруилов. Травы уже почти не было, а ветер срывал первые желтые листья с дубов.
— Я каждый вечер молюсь за Рики, ба, — сказал я гордо.
— Я молюсь за него ежечасно, — сказала она, и я заметил, что глаза у нее влажные.
Мы качались и смотрели на дождь. Когда я думал о Рики, он редко представлялся мне в виде солдата в военной форме, с винтовкой, под огнем, перебегающим от одного укрытия к другому.
Скорее, я думал о нем, как о лучшем своем друге, моем дяде, который был мне больше братом, приятелем, с которым мы рыбачили и играли в бейсбол. Ему ведь было всего девятнадцать, и он представлялся мне и молодым, и старым одновременно.
Вскоре появилась мама. Субботнее мытье для меня обычно сопровождалось воскресным отскребыванием. Это был быстрый, но жестокий ритуал, когда эти две одержимые женщины отскребывали от грязи мою шею и уши.
