— Любуйса! На работу хадыт ума не нада! Кагда женшчин на работа, дом мышеловка становитса!
— Ты сам! — истерически закричала Мышь. — Ты сам ее привадил! Я все слышала! Ты ее подговаривал! Ты нарочно, чтобы меня унизить! Ты над именем моим насмехаешься, изверг!
И, застонав, она бросилась вон, по дороге наступив на отвратительного Коточку, который по-собачьи гавкнул и вцепился в Мышкину лодыжку, чем окончательно ее деморализовал.
В тот же вечер Мышка, спрятавшись с головой под одеяло, позвонила Мурке. Не хотелось ей этого делать. Не хотелось первой протягивать руку дружбы. А что прикажете делать? Надо же с кем-то советоваться.
— Му-ур! — жалобно проныла она. — Я из дома решила уйти. Навсегда. Как ты думаешь, правильно?
Мурка, у которой как раз случился облом с судом и которой было совершенно не до Мыши, саркастически засмеялась:
— Тоже мне, освобожденная женщина Востока! Да куда ты уйдешь! Так и помрешь со своим Джигитом. Не смеши меня, ладно?
И положила трубку.
— А я уйду! Уйду! — прокричала Мышка в пустую трубку. — Я вам всем еще покажу! Я еще лекции читать буду! Меня еще в президиум выберут! Мне еще Нобелевскую премию дадут!
После чего накапала в стакан пятьдесят капель валокордина, взяла в руки карандаш и написала стишок:
От сердца пью настой.
Пилюли — от сосудов.
Раз пью — значит, живой.
И пить их вечно буду[1].
Что, собственно, и составило ее жизненное кредо.
Великая депрессия
«Автомобиль, скрепка и немного нервно»
(Записано Мопси с собственных слов)
— А он мне говорит: «Пускать не велено!» Представляете? Это меня пускать не велено! Что мне оставалось делать?
Девицы синхронно покачали головами. Действительно, ничего не оставалось делать.
— А ты что?
— А я ничего. Повернулась и гордо ушла. Еще плакать будет, что выгнал. Еще пожалеет!
Мышь тихонечко погладила меня по руке. Мурка возмущенно засопела. Мой рассказ привел ее в состояние боевой готовности. Она уже представляла, как дает отпор моим врагам.
А начались мои злоключения с того памятного возвращения из Питера. Я без приключений доехала до дома, сожалея только об одном, что не спряталась в метро за колонной и не подследила за Мышкой — как она там страдает после того, как я вильнула своим красным кожаным хвостом и даже не оглянулась, хотя чувствовала на спине ее тоскливые зазывные взгляды. Я была уверена, что она страдает. И еще как! Мысль о Мышкиных страданиях повлияла на меня каким-то странным образом — я приободрилась. Нет, серьезно. Ничто так не укрепляет дух, как страдания лучшей подруги. Это я еще не знала, какие катаклизмы происходят с Муркой. Вот бы порадовалась!
